Плач
Эта маленькая жизнь
стала маленькому лишней —
кровь его, как сок из вишней,
сдвинула шоссе режим.
Он котёнок был всего-то
белый, кроткий и ничей.
Не хватило кирпичей —
укокошили Тойотой.
А вчера мурлыкал мне
он, вообще-то молчаливый.
А сегодня, несчастливый,
мною погребён. Зане
аз есмь.
* * *
То ли гриб, то ли улитка
смотрит в нас из-под пенька!
Жизнестойкости улика,
Божья нежная рука.
Смотрит лето на покатый
брег: редеют дерева,
у природы час закатный,
скоро-скоро Покрова.
* * *
Не моя ли уж очередь? —
Всех подбирают теперь.
Сокращается время,
для сроков земных припасённое.
Вон и чайка залётная,
вдруг просверкнувшая в дверь,
от души моей чадной
торопится к озеру сонному.
Затянулися хмарями север с востоком и юг,
только запад простильный
шлёт луч тишине спокланяемой...
Уходить привыкай,
удаляясь от местных услуг!
А ты, родина верхняя,
принимай ужо: на меня!
* * *
А. Кубрику
Одиночества, словно неряшества вытертый твид,
жалок почерк среди чужих да и гадок вид,
будто ты не женщина славная, а отшельник-гриф,
мёртвой хваткою оседлавший скалистый риф
(ему тошно уже давно от крутых ловитв,
озирающему родового ландшафта суровый вид):
так и ты оттачиваешь коготь, и клюв, и глаз —
только чтобы спасти, а не на жертву напасть!
Мы приходим сюда, чтобы тех оберечь — одних,
чтоб не смерти бояться, а стыдиться уйти от них,
чтоб дрожать за них, как забытый осенью лист
(мы морскими канатами связаны. Сфера myst.)
Зимний поход к острову Чайка на Тургояке в честь сотого дня рождения моей бабушки Валентины, случившийся 1 февраля 2003 года
Я тоже остров, тот, куда стремилась,
плывя по снежным розовым волнам.
Мне явлена сегодня Божья милость:
так поклонилась крупным валунам,
корам берёз, светящимся во глыбких
напластованьях льдов праголубых,
что щедрая Ярилина улыбка
накрыла нас, из туч себя добыв, —
два острова седых.
* * *
Горы скрылися горами,
остров щёточкой торчит,
в Поднебесной панораме
утонул небесный вид.
Рыбачки над лункой чёрной
остужают свой кураж.
«Бросьте отдых свой упорный! —
им кричу, как рыбий страж.—
Бросьте бур и с дыркой ложки,
разбегайтеся домой,
чебак-окунь, вся рыбёшка,
синей пусть поспят зимой!»
* * *
О Господи! Каких ещё красот
Ты для меня, любя, не пожалеешь?
Твоя фиалка я, и Твой осот,
Ты ветер шлёшь, и Ты лучом лелеешь.
Псалмы Твои и пиканье синиц
равно прелестны и всему пристали.
А сколько у Тебя небесных лиц
и сколько граней, искр в любом кристалле!
Мне ведомо, что Дома, у Тебя
благоуханнее, сиятельней места есть.
Зачем же я, любовь Твою любя,
за жизнь мою земную так цепляюсь?
* * *
Что сталось с птицей памяти моей?
Она из времени выдёргивает перья.
Без крыл останешься! Душа моя, не верь ей!
Всё растеряешь! Прошлое — верней.
А птица совести что вытворяет, а?
Когтит меня железной орльей хваткой:
мол, не собрать былого уж порядка.
Геометр? — Слеп. Любовь? — Одна пьета.
В январе стою посреди горного озера
Ужели радуга зимою —
иль облака там столь пестры,
когда по ветряному зною
влачу себя сквозь льдов костры
на дальный берег недоступный,
совсем не тот, где есть причал.
...В стылом руне барашков крупном —
что нам сверкает по ночам?