* * *
Рыбаки, по снегам уплывая,
утонули в лиловых дымах.
Диорама зимы, ты живая:
мрачен лес, в капюшоне монах;
оглашая вечернюю зорьку,
ангел в долгий златой трубит горн;
с еле видного берега зовкий
пёсий тенор выводит повтор.
Территория дорогого санатория
Из мглы и зги, из снегопада —
некто, подобьем Пугачев.
— Кто здесь живёт?
— А что вам надо?
— Нет, говори!
— Да нипочём!
— Жируйте! Пляшете над бездной,
буржуи! - Он продолжил путь,
не зная, что я здесь проездом,
Бог день послал мне — отдохнуть.
* * *
Разве скоро полетишь,
душенька, родной близнец?
Свет-Наташа станет — тишь,
отдохнёте, наконец!
То-то бродишь по корням,
меж сугробов тропки вьёшь —
находилась тут да там:
уж вспорхнёшь, а не пойдёшь!
Что о родненьких грустить,
о любимых? Пусть поют,
длят невидимую нить
вечности, а не минут.
Ирисы в кипарисах
* * *
...А на самом-то деле я живу в Крыму,
в раскалённой, ласкаемой солнцем Алупке,
и в кусту лавровом, дриадном дому,
провожу сиесту, отдыхая за сутки.
Перед этим, раньём, по косым лучам,
прорезающим зелень, ракушечник, лавки,
я бегу, каучуком подошв стуча
по каштанам упавшим, к фруктовым лавкам.
Там пушистые персики и дюшес
пе-ре-крикивают конуса кукурузы охряной,
а вдали за базаром виднеется лес,
где идёт дозреванье снадобий пряных.
Моей родиной древней гордится не зря
пестротканый, яркий народ караимы.
А нырять там можно аж до декабря,
если вы, разумеется, богохранимы.
* * *
Сон плавает на дне, под потолком,
сочится лампа светом золотушным,
и мне во сне не страшно и не скушно,
и горло не теснит холодный ком.
Заброшу музыку, из города уйду,
и сброшу барахло, и в воздух кинусь.
Верхушки сосен раздирают спину
за то, что я не их держу в виду,
а только встречь плывущую звезду.
* * *
Простите, фройляйн Смерть, не поспеваю.
Вы столь проворны — не угнаться, мню.
Поспешность не ко времени, и Вам ли
бежать, уподобляясь пацанью?
Понятливость моя — о, несомненна:
я вслед ползком, Вы — рысью на коне.
Спешу, лечу к Вам — присно, нощно, денно,
ну подождите, дайте руку мне!
Лёгкий закон
Свидание — это эпиграф к разлуке.
Глазастая лирика прячется в буке.
Сверчок несуразно прекрасно поёт.
Ребристые страхи поджали живот.
Ребристые радости выперли брюхом.
Спасённая музыка прядает слухом.
Живёт, сумасшедшая, шумно дыша.
Реальная сплошь душа.
А я не дыша выживаю в концерте.
Порой помертвею на чьей-то игре.
Но вовремя вспомню о смерти.
И встрепенусь гореть.
Хотя все свидания — это разлука.
И лирик вмурован в бетонного буку.
Но громко сверчок живёт.
И радость как рожь растёт.
Жестокий роман-с
В лесу повстречалася с другом,
он в щёгольских синих штанах,
и в хате — сказал — ждёт подруга:
«А я и не пел, что монах».
Так други от нас отпадают,
уж больно узорчат ремень...
Пойду, даст воды мне Одаев,
и много окрест деревень.
Поэту № N
Этот малый ужасный Пьеро
с чёлкой пепельной и печальной.
Он с усильем подъемлет перо,
чтобы странные рифмы звучали.
Скорбно носит на ляжках худых
он расплющенные джинсы
и слагает прекрасные стансы,
только некому праздновать их.