На миг мне почудилось, что это театральная постановка. Вроде той, которой я был свидетелем в Кракове. Настолько всё вокруг казалось реальным, и в то же время показным. Тигр белой кляксой выделялся в фиолетовом мире, снежной плешью на серой мостовой. Зря я не закрыл клетку!.. Он казался очень большим, вздыбленная холка, наверное, достала бы мне до подбородка. В пасти, словно тряпичную куклу, он держал девушку.
Никогда ещё я не видел Капитана таким напряжённым. Будто бы его, прежде безмятежно работающего от аккумулятора, вдруг включили в электрическую розетку.
— Лежать, — скомандовал он холодно. — Ап!
Это «Ап!», казалось, могло валить деревья.
Наш капитан казался не выше, чем всегда, тигр же, казалось, всё рос и рос в размерах.
Но он послушался. Улёгся с ворчанием; Анна выпала из его пасти, так мягко, как будто это был просто набитый тряпками манекен. Однако кровь на языке и усах Бориса была настоящей. Она пропитывала одежду девушки, и волосы приобретали рубиново-чёрный оттенок.
Анна была сейчас куском сырого мяса; она играла очень убедительно.
И в этот момент случилось что-то, отчего я икнул и сел на пятую точку. Тигр посмотрел на нас человеческими глазами. Более того, морда его неуловимо преобразилась и стала лицом. Он легко бы мог улыбнуться — вряд ли животные так вот просто могут растянуть рот в улыбке, не продемонстрировав здоровый оскал, — но он не улыбался. Смотрел долго и печально, нижняя губа отвисла, брови, сросшиеся над переносицей (откуда бы, интересно, у тигра появились брови?), смотрели вверх перевёрнутой галочкой. В уголках глаз, словно семейства грибов в траве, в неглубокой шерсти прятались морщины. Он был молодым тигром, но немножко цирковым, и от такого образа жизни старел быстро. Бородка и усы отяжелели от крови и сбились неопрятными пучками. Выглядело всё это не устрашающе, а жалко и грустно.
Я повернул голову и понял, что Аксель тоже это видит. Точнее будет сказать, что «тоже» это видел я, а Аксель это видел в первую очередь. Он сделал шаг вперёд, сделал шаг назад, как будто танцевал танго с невидимым партнёром. Борис опустил голову; мне показалось, что он вот-вот поднимет переднюю лапу и этак рассеянно почешет за ухом. Но ничего подобного не произошло.
— Вот оно как, — сказал Капитан, и на лице его появилось почти детское растерянное выражение. Мне показалось, что эти двое сейчас одновременно разревутся, как двое малышей, потерявшие на базаре маму. — Я не знал. Честное слово. Боря, ты знал, что я всё делаю неправильно. Что всё зашло так далеко. Почему ты молчал?
На морде-лице хищника появилось свирепое выражение. По-человечески свирепое, появилось, и тут же пропало. Передние лапы мяли и ломали землю, задевая Анну. Было слышно, как трещит одежда, когда за неё цепляется коготь. Хищник наклонил голову и принялся слизывать с её лопатки кровь. Мы даже не знали, жива она или мертва. Я впервые видел то, что многие видят только в фильмах. Я впервые в жизни видел столько крови, впервые в жизни видел следы от зубов и неподвижное тело, ничком лежащее на асфальте. Тело хорошо знакомого мне человека. Не буду рассказывать, как это больно, потому что тогда никакой боли я не чувствовал. Я во все глаза смотрел на зверя с человеческим лицом, египетского сфинкса, совсем не похожего на египетского сфинкса хотя бы потому, что египтянам, будь у них тысяча и тысяча лет, никогда бы не получилось передать это глубокое скорбное выражение.
Послышался рёв двигателя. Он всё приближался. Мы с Акселем почувствовали, что что-то не так, когда этот звук стал оглушающим. Борис же и вовсе ничего, наверное, не заметил. Он был чем-то вроде каменного склепа, на котором вырезаны загадочные послания, чем-то вроде стола, по которому барабанят кулаком, требуя выдать сию же секунду ответы на все незаданные вопросы.
Напоследок он нам улыбнулся. А потом радиаторная решётка «Фольксвагена» под визг покрышек вмяла его в себя и с размаху впечатала в стену ближайшего дома. Где-то разбилось стекло. Весь мир, так, словно всё вокруг находится внутри воздушного шарика, заполнил едкий дым.
Аксель ожил первым. Он бросился к телу, аккуратно поднял голову девушки и, нащупав на шее точку, прислушался к пульсу. Лихорадочно содрал с шеи шарф и попытался приспособить его к ране. Жива — понял я, и приблизился, встав отчего-то на цыпочки.
Из задранной так, будто автобус свалился с неба, кормы сыпались наши пожитки. Покидали тонущее судно, стараясь прихватить с собой как можно больше братьев и сестёр. Спустя какое-то время я сообразил, что автобус кто-то должен был пилотировать, и бросился к кабине, опасаясь худшего.