Уже у калитки, когда мы прощались, я спросил его:
— А, может, все же останешься, Бродяга? Ну хотя бы до весны, а? Будем сидеть вечерами в холле, топить камин и листать древние фолианты. Ты будешь пить крепкое темное пиво, а я — сладкие солнечные вина, и мы будем говорить с тобой обо всем на свете, спорить друг с другом, соглашаться. Оставайся, а как весной сойдет снег, пойдешь бродить в свое удовольствие!
Бродяга улыбнулся мне в ответ и покачал головой.
— Пока, Домосед! Не скучай, увидимся!
Мы пожали друг другу руки, и он вышел на дорогу. И дорога подхватила его, увлекая за собой вдаль, за холмы, туда, где я ни разу не был. Шел снег, он падал на землю крупными хлопьями, кружился в воздухе, скрывая от меня удаляющуюся фигурку.
Я смотрел вслед бродяге до тех пор, пока он не скрылся в этой снежной пелене, не слился с горизонтом, и думал о том, как же все странно получается. Мы с ним — как две половинки одного целого, только он — Бродяга, а я — Домосед. Нам с ним хорошо вместе, но мы очень разные, и до конца понять друг друга нам не дано. Наши редкие встречи — радость, но, возможно, по этому они и редки. Долгие промежутки нашего одиночества — наверное, именно они дают нам понять то, насколько мы друг другу необходимы. В этом огромном пустом мире, в котором существуем только мы вдвоем — как еще можно сохранить остатки разума и по прежнему радоваться друг другу! Только так.
Правда, иногда меня смущает один вопрос — так кто же кого из нас создал? Я — его, или он — меня? Но на самом-то деле, если вдуматься, это не так уж и важно.
Январь, 2003 г.