Я коротко взглянул на Ричи: он морщился и облизывал губы, словно съевший тухлятину зверь. У него ощущения возникают во рту, и ему придется научиться это скрывать, но по крайней мере он тоже чувствует.
Слева от нас была полуоткрытая дверь — гостиная. Прямо — лестница и кухня.
На обустройство гостиной не пожалели времени. Коричневые кожаные диваны, изящный кофейный столик из стекла и хромированного металла. По причинам, понятным только женщинам и дизайнерам интерьеров, одна стена выкрашена в масляно-желтый цвет. Вид обжитой: хороший большой телик, игровая приставка, несколько блестящих гаджетов, полочка с книгами в мягкой обложке, еще одна — с DVD и играми, на полке газового камина — свечи и фотографии блондинистого семейства. Все это должно было создавать ощущение уюта, если бы не покоробившиеся полы, пятна сырости, низкие потолки и неправильные пропорции. Они сводили на нет все, что было создано с такой любовью и заботой, из тесной мрачной комнаты хотелось поскорее выйти.
Занавески почти полностью задернуты — только щелка, в которую заглянули полицейские. Торшеры включены. Что бы тут ни произошло, это случилось ночью, — по крайней мере, кто-то хотел, чтобы я так думал.
В стене над газовым камином была дыра размером примерно с обеденную тарелку. Еще одна, побольше, — рядом с диваном. В темноте смутно виднелись трубы и беспорядочные провода.
Ричи старался не дергаться, но я чувствовал, что у него дрожит колено. Ему хотелось, чтобы эти неприятные минуты поскорее закончились.
— В кухню, — сказал я.
Сложно было поверить, что ее и гостиную проектировал один и тот же человек. Кухня — она же столовая и комната для игр — тянулась вдоль всей задней части дома и состояла преимущественно из стекла. Снаружи был все такой же серый день, а здесь глаза моргали от ослепительного света, какой бывает только у моря. Никогда не понимал радости показывать соседям, что у вас на завтрак, — мне по нраву тюлевые занавески, и неважно, в моде они или нет, — но, увидев этот свет, я почти изменил свое мнение.
За аккуратным садиком стояли еще два ряда недостроенных домов, сурово и уродливо громоздящихся на фоне неба; свисающая с голой балки пластиковая растяжка громко хлопала на ветру. За ними — стена поселка, а еще дальше, за свалкой досок и цемента, там, где земля уходила вниз, — вид, которого я ждал весь день, с тех самых пор, как мой голос произнес: «Брокен-Харбор». Гладкий, плавный изгиб залива, с обеих сторон окаймленный низкими холмами; мягкий серый песок, тростник, гнущийся под чистым ветром, там и сям у линии воды — пичуги. И море — неспокойное, зеленое, мускулистое — поднялось мне навстречу. Груз того, что находилось с нами в кухне, накренил мир, всколыхнул воду, и она словно готова была вот-вот обрушиться на блестящее стекло.
Те же заботливые руки, которые примоднили гостиную, эту комнату сделали веселой и уютной. Длинный стол из светлого дерева, подсолнечно-желтые стулья; компьютер на таком же желтом деревянном столике; цветные пластмассовые игрушки, кресла-мешки, меловая доска. Карандашные рисунки в рамках на стенах. В комнате порядок — особенно учитывая, что в ней играли дети. Кто-то прибрался здесь вечером, который для всех четверых стал последним.
Не комната, а просто мечта риелтора — только вот невозможно представить, кто теперь захочет здесь жить. Во время отчаянной борьбы стол опрокинули, угол столешницы угодил в окно, и на стекле трещина, разбегающаяся огромной звездочкой. В стенах снова дыры, одна высоко над столом, другая, большая, — за перевернутым замком из «лего». Все вокруг усыпано крошечными белыми шариками, вывалившимися из распоротого кресла-мешка; на полу валяются кулинарные книги, блестят осколки разбитой рамки с рисунком. Всюду кровь: брызги на стенах, безумные перекрестия капель и отпечатков ног на кафельном полу, широкие мазки на окнах, запекшиеся сгустки, впитавшиеся в желтую обивку стульев. В нескольких дюймах от моих ног разорванный пополам ростомер с картинкой — мультяшный ребенок, взбирающийся по бобовому стеблю с большими листьями. Надпись «Эмма 17.06.09» почти не видна под свернувшейся кровью.