Сунерсы штата Небраска!
Морган моментально скатился вниз в рейтингах общественного мнения и в Небраске, и в Оклахоме, но подняться так и не сумел.
А в штате Техас она попробовала кусочек знаменитого техасского чили,[3] и ее тут же прилюдно вырвало. Мадам срочно отправили в больницу, но микрофон успел ухватить ее до сих пор не забытые слова: «Как вы, бедные туземцы, можете брать в рот эту жуткую гадость?»
Небраска дает пять голосов выборщиков. Техас — тридцать четыре. Оскорбление небраскской футбольной команды еще можно пережить. Но ни один кандидат не переживет презрительного отзыва о техасском чили.
Ничего себе, избирательная кампания! Крица подмывало написать о ней книгу. Кто-то ведь должен увековечить эту катастрофу.
Их сорокалетние партнерские отношения приближались к концу. Криц наметил себе местечко на 200 000 долларов в год у оборонного подрядчика, да к тому же не исключено было лекционное турне по 50 штук за выступление, если, конечно, найдутся желающие платить и слушать. Посвятив всю жизнь гражданской службе, он сидел без денег, быстро старел и очень хотел как следует заработать.
Президент с большой выгодой продал свой красавец дом в Джорджтауне. Он купил небольшое ранчо на Аляске, где его, по-видимому, любили. Он хотел прожить там до конца дней, занимаясь охотой, рыбалкой и, быть может, сочинением мемуаров. Во всяком случае, ничем, связанным с политикой и Вашингтоном. Он не собирается изображать политического старейшину, почетного председателя партии, мудреца, с высоты своего опыта изрекающего прописные истины. Никаких прощальных поездок, речей на партийных съездах, председательства в благотворительных или политологических фондах. Никакой президентской библиотеки. Люди высказались громко и недвусмысленно. Если он им не нужен, то и он, разумеется, обойдется без них.
— Нам следует принять решение относительно Кучинелло, — сказал Криц.
Президент все еще стоял возле окна, глядя в кромешную тьму и по-прежнему размышляя о Делавэре.
— Кого?
— Фиджи Кучинелло, кинорежиссера, осужденного за совращение юной актрисочки.
— Сколько ей было?
— Кажется, пятнадцать.
— Слишком мало.
— Да уж. Он слинял в Аргентину, где живет уже десять лет. Умирает от ностальгии, хочет вернуться и снова снимать свои поганые фильмы. Он говорит, искусство зовет его домой.
— Скорее молоденькие девочки.
— И они тоже.
— Если бы хоть семнадцать, я бы согласился. Но пятнадцать…
— Он предлагает пять миллионов долларов.
Президент повернулся к Крицу:
— Он предлагает за помилование пять миллионов?
— Да, и торопит. Деньги должны быть переведены телеграфом из Швейцарии. Сейчас там три часа утра.
— Куда переведены?
— У нас есть оффшорные счета. Это несложно.
— А что пресса?
— Сорвется с цепи.
— Как положено.
— Но на этот раз особенно яростно.
— А мне плевать на прессу, — сказал Морган.
«Тогда зачем спрашивать?» — хотелось спросить Крицу.
— Деньги можно будет отследить? — поинтересовался президент, отворачиваясь к окну.
— Нет.
Президент начал правой рукой почесывать затылок и шею — он всегда так делал, когда надо было принять трудное решение. За десять минут до того, как едва не нанес ядерный удар по Северной Корее, он до крови расцарапал себе шею и перепачкал кровью воротник белой рубашки.
— Мой ответ — нет, — сказал он. — Пятнадцать — это уж слишком.
Без стука открылась дверь, и в кабинет ввалился Арти Морган, президентский сынок, с банкой пива «Хайнекен» в одной руке и какими-то бумагами в другой.
— Только что звонили из ЦРУ, — бросил он небрежно. На нем были выцветшие джинсы и ботинки на босу ногу. — К нам едет Мейнард. — Он бросил бумаги на письменный стол и вышел, довольно громко хлопнув дверью.
Арти взял бы эти пять миллионов не задумываясь, размышлял Криц, пятнадцать лет или не пятнадцать. Для него это совсем не так уж мало. Они могли победить в Канзасе, если бы Арти не застукали в мотеле Топики с тремя старшеклассницами, старшей из которых едва исполнилось семнадцать. Склонный к позерству, прокурор в конце концов снял обвинение — через два дня после выборов, — когда все три девушки дали подписку, что сексом с Арти не занимались. Они, честно говоря, пришли именно ради этого и уже успели раздеться, когда в комнату ворвалась мать одной из девочек.