Но на десятый день обнаружил, что из броуновского движения стала возникать некоторая система. Навесы поднимались, добро рассортировывалось и описывалось. Первый, длинный причал уже заканчивали, а второй сделали наполовину. Место перед причалами освободили, и теперь было, куда сложить новую партию. Правильно говорили классики — глаза бояться, а руки делают.
К концу третьей недели можно было вздохнуть чуть свободнее. Кризис преодолели. Флот по-прежнему был без снарядов, но полностью укомплектован, и хорошо снабжался.
Добро, привезенное новой каруселью, разгружалось аж с четырех судов разом, стоящих у двух пирсов, и при этом, на берегу не задерживалось, сразу сортируемое по навесам. А навесы продолжали строиться. Солдаты теперь занимались не строительством, а своим прямым делом, охраняли склады.
Левее порта разбили большой временный палаточный лагерь, для экипажей. Все же жить все время на борту тяжело, иногда хочется и по земле пройтись.
В этом же лагере собрал всех абордажников с фрегатов, и отдал их на растерзание своим морпехам. Приглашал и казаков, но они только фыркали и отказывались.
Деревянные дома для моряков в проекте были, но до них дело дойдет еще не скоро.
Пришествие Петра предваряла казацкая чайка, пронесшаяся ураганом по Азову, где находился в тот момент, с истерическим криком "Царь едет!".
Возгордился. Мои флотские уже давно были отучены от такого безобразия, как не информативные доклады. Они теперь докладывали кратко, четко и по существу. Они бы доложили, что едет царь, будет через сутки в составе таком то. А с этих сухопутных, чего взять, не доклад, а одни эмоции. Правда, подробности князю Львову все же доложили. Петр действительно идет большой флотилией, везет немного войска, и как обычно, большую свиту. С ним много баржей со всякой всячиной, с чем именно, казаки не интересовались. Будет в Азове ориентировочно через сутки.
Попрощался с Львовым, уехал в Таганрог, наводить лоск.
Авральная приборка на берегу и в гавани, утят, стоящих на рейде подравняли и украсили вымпелами, так как флагов на всех не хватало. Пометил в блокнотике, решить вопрос с флагами — раньше было не до него.
Сам поразился гармоничности картины. Аккуратный рейд, чистенький порт, сверкающий свежим деревом, длинная череда складов блестящих крышами из белого теса, заставленных всякой всячиной под эти самые крыши. Мастерская, левее порта, со слипами и ангарами. Тут же и бревна распиливали, по этому вся земля вокруг усыпана стружкой и вкусно пахнет. Мне понравилось, Петру показать будет не стыдно.
Петр приехал на следующий день. Злой.
Уж не знаю, что ему наговорили, но разнос мне был устроен капитальный. Виноват был во всех смертных грехах. Даже потерю Орла — гордости Петра, привязали к моей бездарности, как флотоводца — мол, мое дело корабли да оружие делать, да заводы поднимать, а не лезть туда, где ничего не понимаю.
Захват Константинополя, да еще и дележка его с рыцарями — вылез мне сильно боком, Петр орал аж до покраснения. Думал, перейдет к рукоприкладству, и мысленно прикидывал варианты быстрого отступления в Норвегию.
Проект мира с османами мне вообще поставили в вину как, чуть ли не предательство.
Было очень обидно. Единственным, светлым моментом, было то, что не казнили сразу, и спросили, как могу оправдаться.
— Государь. Воля твоя, но навет это. Константинополь не для себя брал, а для России, и именем твоим. Рыцарей позвал, так больше некого было. Орла потерял, да, государь, потерял, и рана эта теперь через всю душу лежит и кровоточит. Но выбор был или погубить весь флот, или рискнуть. Спроси о тех боях Корнелиуса Крюйса, он человек опытный, и в тех боях участвовал. А мир с османами — так то по твоей указке действовал, ты сам про то говорил, вот и исполнил волю твою, и коль не так что, то не поздно еще все переиначить, только прошу, поговори с капитанами флота своего, да с рыцарями, которые тебе встречу торжественную в Царьграде готовят, сам поговори. Не прошу снисхождения. Прошу справедливости. Выслушай соратников моих. И коль меня по-прежнему виновным сочтешь, приму любую кару.
Пока говорил спокойным размеренным голосом, Петр слегка остыл. По этому конец фразы дошел до его сознания, подернутого пеленой ярости.
— Справедливости восхотел? Добро! Выслушаю! А после уж не взыщи. Пока, поди вон!