Адмиральский час был в самом разгаре, и Петр, выслушав мой краткий доклад, теперь просматривал бумаги, запивая их, адмиральским чаем. Но бумаги просматривал внимательно, задавал много правильных вопросов. Присесть, как и налить, мне не предложили. Отнесся к этому философски — и так уже мысленно начинал рвать нити, связавшие меня с этим временем, страной и людьми.
Петр отложил последнюю бумагу, посмотрел на мой спокойно-отрешенный взгляд, и спросил.
— Что князь? Не по нраву опала царская?
— Не по нраву обиду за заслуги получать. Да хулу за то, что все силы, до капли, на благо русское положил. Прости государь, не научился еще смирению, да и не научусь теперь.
Петр помолчал. Он тоже был как-то необычно, для этих дней, спокоен.
— И в чем же ты благо русское углядел? Может в том, что османы теперь ордой на засеки русские пойдут? А может в свитках послов иноземных, коими они меня завалили и требуют отдать проливы — войной грозят. Али думаешь, что, разворошив гнездо осиное, спокойствия Руси добавил? Ну, так сказывай, в чем заслуга твоя!
Теперь помолчать пришлось мне. Не то, что сказать было нечего. Просто старался слова подобрать. Петр не торопил. Он налил себе еще адмиральского чая из штофа, и откинулся на спинку стула. Помолчали.
— Знаешь, государь, мы все тут только потому, что матери наши нас выносили и родили. А им то же было больно и страшно. Почему-то мир так устроен, что все новое в него приходит с болью кровью и страхом. И за него нередко платят жизнью. И у наших матерей был выбор, рожать нас, или жизнь в монастыре провести. И мы тут только потому, что они рискнули. Теперь наш черед. Можно рискнуть, а можно продолжать сидеть на задворках. Ты государь, тебе и решать. Мой выбор ты видишь — и считаю, что риск оправдывает барыш. Никто нам выход к морям не поднесет на рушнике. И все послы иноземные, для России другой доли не желают, как быть кормушкой хлебной для них. Будет война? Да, будет. Но она будет, чтобы мы не делали. Коль твердо дело до конца доведем, сможем и с османами выгодный мир подписать, и проливы за собой оставить, и всю Европу заставить задуматься, надо ли им с нами воевать. Армия большая на юге? Значит, надо новую армию, с новым уставом и оружием, создавать, о которой мы с тобой не раз говорили. Тебе решать государь.
Помолчал. Тишина в палатке разбавлялась только шумом большого лагеря снаружи.
— А заслуга моя. Даже и не знаю. Видишь ли, государь. Не было у России никогда проливов. Она билась за них, как бились за них и другие страны. Много жизней русских легло в Черном море. Но проливов так и не получили. А теперь они есть. И дружба с орденом есть, что дорогого стоит. И силы у султана подорваны. Не одного меня эта заслуга, но и моя долька в ней есть. Коль уж на меня всю хулу возвели, будь с остальными справедлив, награди хоть остальных. А мне нечего больше сказать, не могу оправдываться, вины своей не чуя.
Петр поставил так и не выпитый кубок на стол. Вытащил еще бумаг, откинулся на стул, и начал форменный допрос.
Денег брал? С османами договаривался? Султану угрожал? С флотом своевольничал?…
Список рос и ширился. В принципе, на любой вопрос можно посмотреть с разных точек зрения. Зря, наверное, вообще полез в проливы. Теперь, пожалуй, не отмоюсь. Даже перестал вслушиваться в перечень прегрешений. Очнулся от очередной наплывшей тишины. Уже все? А призывание порчи на скот было? Постеснялся спросить.
Ответил, развернуто, и на все сразу.
Брал только призы, которые традицией овеяны, султана не запугивал, а говорил только то, что с ним и правда сделает русский флот, послам османским не давал честь государя нашего принизить данью. А наушникам твоим, не мои дела не понравились — их флот русский напугал, сильный и опасный. Разбивший уже не один османский флот, и готовый вообще стереть корабли османов с Черного и Средиземного морей. Вот чего они бояться. Владычество России на морях их пугает. А флот твой, государь, на это способен, что уже доказал, делами своими. Своеволие мое с солдатами не понравилось шептунам в твои уши? Нет, государь, не понравилось им не это, а то, что солдаты русские накормлены будут, и воевать смогут в степях крымских, а не загнуться в них бесславно. И не по нраву им, что раненных русских солдат вытаскиваем с того света, не давая уменьшаться народу русскому, как им бы хотелось. С полоном своевольничаю? А шептуны твои, небось, продать полон на запад советуют, потирая руки и оценивая, какой они на этом барыш поднимут. На дела большие, и людей много надо — не будет людей, не будет и дел больших, а шептунам только этого и надобно. Что бы Россия занималась мелкими дрязгами, да со своих мужиков последние жилы тянула! А меж тем, своеволием своим, твою же волю исполняю — плотину на Дону строить начинаем, чтоб весь год Дон судоходным был для великих кораблей. А потом и с Волгой его соединим, чтоб корабли со всей России могли в моря идти. И работников тут многие десятки тысяч нужны. И кормить их надо, а значит, еще и донские степи зерном засеем, на что, то же много людей надо. Вот чего хотят тебя, советчики твои тайные лишить! Если ради этого мне и пришлось где-то своевольничать, то не для мошны своей, а наоборот, скорее, в ущерб ей, в сильный ущерб, но на эти Великие дела, мне и всю мошну свою не жалко, как и силы все, до донышка. Теперь вот живот готов положить, но только не прекращай этих дел великих, государь!… Решай Петр, чему верить. Не первый год меня знаешь, а дворцов у меня так и нет, даже выезда своего нет. Правда, теперь еще выяснилось, что и друзей у меня нет. Только подумай и над тем, а друзья ли России советчики твои тайные, что все силы прикладывают, мешая ей во весь рост подняться, да плечи расправить. Нечего мне больше добавить. Теперь только от твоего решения, государь, зависит — станет ли Россия Великой, или так и останется забытой всеми Московией.