II. ЗОЛОТОЙ ЛИМУЗИН
Дел предстояло много. Сейчас, когда совсем рассвело, оказалось, что они отошли от берега всего кабельтовых на восемьдесят, не больше. Уже гудели над самым горизонтом первые немецкие самолеты. Пока что это были разведчики. Но вслед за ними должны были вскоре появиться в воздухе десятки бомбардировщиков и истребителей. Значит, надо было первым делом уходить мористей.
«Но куда? Каким курсом? - думал Аклеев. - На Турцию, а потом вдоль Кавказского побережья? Спасешься от самолетов, но сдохнешь от голода и жажды: без воды - раз, без продовольствия - два, без компаса - три, с малым запасом горючего - четыре. Или, что еще хуже, выбросит тебя на румынский берег. Нет, на Турцию - не резон. Идти надо прямым курсом на Новороссийск на востоке. Значит, сначала - прямо на юг, а через часочка полтора сворачивать на восток».
Он определился по поднимавшемуся из-за горизонта солнцу, заметил на далеком берегу ориентиры. Одной заботой как будто стало меньше.
- Вот тебе ориентиры, - показал он Вернивечеру, - действуй.
Лимузин задрожал и, оставляя за собой веселый пенистый бурунчик, тронулся в путь.
Издалека доносилось приглушенное расстоянием нервное хлопанье пушек-автоматов: наши катера-охотники отбивались от наседавших «мессеров».
Было ясно, что и лимузину предстояли, и, можно сказать, очень скоро, встречи с немецкими самолетами.
- Наблюдать за воздухом! - сказал Аклеев Кутовому и Вернивечеру.
И едва он успел возгромоздить «максим» на крышу каюты, как Кутовой крикнул: «Воздух!» - и пристроился рядом с ним со своим ручным пулеметом.
«Мессершмитт» шел из-под солнца на высоте около двух тысяч метров. Он быстро приближался, заметно увеличиваясь в размерах.
- Стрелять только по моей команде! - почему-то шепнул Аклеев Кутовому, как будто летевший немец мог услышать его слова.
- Та хиба же вин там чуе? Ты говори громко. На мой ответ, - фыркнул Кутовой, и на его смугловатом с редкими оспинками лице появилась неожиданно такая милая и добродушная улыбка, что Аклеев, несмотря на серьезность момента, в свою очередь, улыбнулся и смущенно махнул рукой.
И сразу обоим стало легко, как рукой сняло напряжение, в котором они только что находились. Теперь они ожидали страшного момента, когда придется открывать огонь, так спокойно и уверенно, будто и впрямь их пулеметы, не приспособленные для зенитной стрельбы, могли серьезно противостоять пушкам и пулеметам приближавшегося немецкого истребителя.
Но открывать огонь не пришлось. «Мессершмитт» сделал несколько кругов над подозрительной скорлупой и, очевидно, решив, что игра не стоит свеч, продолжал путь к берегу. А может быть, он уже израсходовал свой боезапас и возвращался на базу за новой порцией снарядов и патронов.
- Отбоя тревоги не будет? - спросил Кутовой, чтобы только что-нибудь сказать, и, получив ответ, что не будет, понимающе кивнул головой.
Пролетели еще два самолета, прогудели над самым лимузином и, тоже ничего не предприняв, улетели восвояси.
- Ну, так ще воевать можно, - сказал Кутовой. - Мы их не трогаем, они - нас. Только шея болит. Бо все время с задранной головой, как индюк.
- Еще война не начиналась, - ответил ему Аклеев. - Еще навоюемся до Новороссийска.
- И це верно, - охотно согласился Кутовой и, помолчав, добавил: - А я б сейчас ведро каши съел…
- Гречневой? Или какой другой? - усмехнулся Аклеев.
- Ну, пускай гречневой. Абы с салом.
- А мне бы дал?
- А то нет? Да мне в крайности и полведра хватит, - великодушно заявил Кутовой, хотел рассмеяться, но только крякнул и сказал: - Хоть бы воды попить маленько…
- Так вот что, друг, - очень серьезно сказал ему Аклеев, - продовольствия у нас нету и воды тоже нету. Так что давай забудем о таких разговорах. А то только зря дразнит аппетит.
- Это можно, - ответил Кутовой самым что ни на есть бодрым тоном, и оба они вспомнили, как, вызвавшись вчера прикрывать отход батальона, выбросили из своих сумок консервы и хлеб, чтобы взять с собой побольше патронов. Вспомнили и нисколько не пожалели, потому что раз война, значит только так и нужно поступать.
Сидеть за рулем в моторной рубке во время воздушной тревоги было для пулеметчика Степана Вернивечера горше смерти. Он сознавал, что раз он один умеет обращаться с мотором, то тут уж ничего не поделаешь. Но он все равно злился и чертыхался с необычным даже для него ожесточением.
Он слышал, как наверху один за другим прогудели три «мессершмитта». Каждый раз его небольшое, ладное и мускулистое тело напрягалось, он крепче ухватывался за штурвал и начинал наугад описывать зигзаги. Его бесила полная неизвестность. Что там происходит в воздухе? Почему не стреляют Аклеев и Кутовой?