— Какое вы право имеете!.. — начал было Сергей Алексеевич.
— Помолчи, папаша! — оборвал его Ганька.
Чекисты уже втолкнули в гостиную Ольгу — бледную и растрёпанную.
— Одевайся, мамзель, — зло сказал Ганька, вглядываясь ей в лицо. — Растолкуешь нам, куда собралась и что за хахали у тебя тут из окон сигают.
12
Оба они увлекались разговором и нынче опять засиделись до рассвета. За окном исчезли бабочки-ночницы, а небо над Камой пронзительно посинело. Дмитрий Платонович прикрутил фитиль пятилинейной керосиновой лампы.
— Не понимаю, папа, как ты мог отказаться от собственности?
Катя смотрела требовательно и даже осуждающе. Якутов, усмехаясь сам себе, подумал, что влюбляется в свою дочь, как когда-то влюбился в её мать.
— Ты ведь тоже отказалась от Сорбонны и Кембриджа и поехала в Пермь.
— Ты шутишь, а я говорю серьёзно! И речь не про меня!
Она и вправду была серьёзной. Внешне очень похожей на Ангелину — и не похожей ничуть по натуре, потому что Ангелина, актриса, всегда пребывала в некоем драматическом изломе духа, словно жила на экране синематографа.
— Если серьёзно, Катюша, то я согласен с необходимостью социальных изменений в России. И согласен пострадать от них.
Серые глаза Кати сделались непримиримыми.
— Ты веришь в химеры большевиков?
— Нет, не верю. — Якутов покачал головой. — Но власть — у большевиков.
— Это не значит, что ты должен их поддерживать!
— Я поддерживаю не большевиков. — Якутов старался формулировать как можно точнее. — Я поддерживаю хозяйство в работоспособном состоянии.
Кате хотелось задавать острые и неудобные вопросы. Хотелось искать ошибки в рассуждениях или поступках отца и опровергать его. Отец был статным и сильным мужчиной с чёрно-седой бородой и высоким лбом. Всегда доброжелательный, тем не менее он не пускал к себе в душу. Такие не нравятся женщинам — но если уж понравились, то на всю жизнь. Не случайно мама брала в любовники каких-то светских хлыщей или истеричек с апломбом. Из обиды и ревности она искала противоположность отцу. Катя давно поняла, что мама ему — не пара. А вот сама она вполне достойна Дмитрия Платоновича. У неё такой же твёрдый характер. И она могла быть рядом с отцом — но только на равных. Неудобные вопросы и служили объявлением о равенстве.
— Мама говорила, что до революции ты давал большевикам деньги и ходатайствовал за них перед полицией и судом.
— Да, верно, — кивнул Якутов. — Содействие большевикам оказывали многие промышленники. Но этим мы работали против революции, а не за неё.
— Каким же образом? — удивилась Катя.
— Для полноценного развития страны мы хотели получить подлинный парламент, в котором рабочие имели бы справедливое представительство. Социал-демократы выступали от пролетариата, эсеры — от крестьянства.
За окном вдали патриархально запел утренний петух. В провинции птицу и скотину держали даже в центре губернского города.
— Не знаю, как повели себя эсеры, — со сдержанным гневом сказала Катя, — но социал-демократы мобилизовали на революцию не столько рабочих, сколько люмпенов! Уголовников, дезертиров, батраков и бродяг!
Дмитрий Платонович тихо гордился, что дочь у него такая умная и волевая. Он разговаривал с Катей честно и без всяких скидок.
— Ты права, Катюша. И я впечатлён твоим знакомством с марксизмом. Да, социал-демократы оказались подлее, чем мы думали. Они ловко использовали пролетариат для расшатывания режима. И мобилизация деклассированного сословия для классовой борьбы означает их стремление к абсолютной власти, а вовсе не к демократии.
— Значит, надо бороться с большевиками!
Дмитрий Платонович смотрел на Катю с нежностью и уважением. Эта английская девочка ещё многого не понимала — в жизни, а не в политэкономии.
— Не думаю. Конечно, я осознаю неизбежность гражданской войны, но полагаю, что война только ухудшит ситуацию. При отсутствии сопротивления большевики сами были бы вынуждены вернуться к частной собственности, потому что государственное управление экономикой нерационально. Дело государства — фискальные функции. Маркс — утопист. Я надеюсь, Катюша, что через пару лет большевики всё равно придут к некоему квазикапитализму. Новыми собственниками станут люди, облечённые доверием их партии, или коллективы. То есть изменятся лица, но прежние основы восстановятся.
Но Кате утопистом казался не Маркс, а отец. Он надеялся на чудо.
— Ты веришь, что вернёшь своё прежнее положение, папа?