Маркин и Ляля наблюдали за ним с кожуха «Межени».
Нефтекараван общества «Мазут», изловленный Стахеевым, состоял из трёх наливных барж старой конструкции — с острыми носами и пароходными обводами. Их называли «ножовками». Два матроса в рубке баржи с натугой поворачивали огромный двойной штурвал с цепной передачей.
…Голдинг рассчитал всё точно. С остывшим буксиром красные будут возиться долго; за это время солнце разогреет баржу, и сырая нефть начнёт дышать горючими газами — англичанин заранее заткнул тряпками и ветошью вентиляционные трубы под колпаками дефлекторов. Когда баржа пойдёт по главному изгибу фарватера, штурвальные переложат руль на максимум; плечо румпеля дёрнет за тросик, проложенный к нефтяному баку, и тросик приведёт в действие самодельный запал. Его искра воспламенит нефтяной газ, что скопится в цистерне. Баржа взорвётся и затонет, загородив путь из протоки.
Баржа взорвалась как бутылка шампанского, выбив крышку люка. Взрыв разворотил в трюме стенки коффердамов — предохранительных отсеков, и вслед за первой цистерной взорвались и вторая, и третья. Рубку смело с кормы, а мачта рухнула. Из вспоротых бортов на воду хлынула горящая нефть. Под полуденным солнцем огонь казался прозрачным, однако чёрно-смоляной тяжёлый дым завалил собою фарватер, словно сошёл клубящийся оползень.
— С-сука!.. — ошарашенно выдохнул Маркин.
У Ляли был вид человека, убедившегося в своей полной правоте.
— Вот теперь Стахеев заберёт свою мать, а оставшиеся баржи нам отсюда не вытащить, — холодно произнесла она. — Я сразу сказала тебе, Николь, что этого беляка надо топить без жалости. Но ведь ты со всеми договариваешься.
Маркина обдавало то жаром, то холодом. Он чувствовал себя даже не обманутым, а жестоко оскорблённым. Его оскорбил Стахеев, который ответил коварством, хотя он, комиссар Маркин, отпустил этого барчука по-людски. Оскорбляла Лялька, которая называла нежелание зверствовать слабостью. Да он и сам оскорблял себя, потому что в Лялькиных глазах выглядел не грозным военачальником, а жалким просителем. Таких бабы не любят и не уважают.
— Ты не боец революции, а купчик деревенский. И тебя объегорили.
— Да не долби в башку! — яростно рявкнул Маркин.
Он хлопнул за собой дверью рубки и решительно перекинул рукоять машинного телеграфа на сектор «полный вперёд».
— Поворачивай! — скомандовал он штурвальному. — Идём в Святой Ключ!
Десять вёрст вниз по течению «Межень» пролетела за полчаса. Колёса её вертелись так, что кожухи внутри забило пеной, будто в прачечной. Изображая разочарование, Ляля держалась в стороне от осатаневшего комиссара, но на самом деле впервые в жизни она побаивалась Маркина.
«Межень» приткнулась у стахеевской пристани. Маркин сразу спрыгнул на причал и, не оглядываясь, зло свистнул своим спутникам. За комиссаром пошли Волька Вишневский, Утёмин и два матроса. В душе у Маркина всё не утихал гнев. Шагая по пятнистой от солнца аллее к дачному терему, Маркин вытащил из кобуры наган и проверил патроны в барабане.
Пинком распахнув двойную дверь в гостиную, Маркин увидел молодого Стахеева — тот удивлённо поднялся с дивана с книгой в руках. Студенческая тужурка у него была расстёгнута на груди.
Вощёный паркет пылал от солнца.
— Этот, — сказал Волька Маркину.
— Я к тебе заместо трибунала!.. — Маркин поднял наган.
— В чём дело?.. — не понял Стахеев.
Маркин выстрелил, и Стахеев пошатнулся, но устоял на ногах.
На грохот в гостиную ворвалась Ксения Алексеевна — растрёпанная, в домашнем платье, с лёгкой кружевной шалью на плечах.
— Нет! — отчаянно закричала она. — Нет, господа!..
Стахеев механически запахнул тужурку, скрывая кровавое пятно на груди — словно прятал от мамы рубашку, испачканную земляничным соком.
— Нет! — кричала Ксения Алексеевна, раскидывая руки и загораживая собой сына. — Он не виноват!..
Утёмин молча выстрелил ей в лоб. Красивое лицо Ксении Алексеевны странно исказилось в какой-то капризной гримасе. Стахеев подхватил мягко оседающую маму, и Маркин снова выстрелил в него, теперь тоже в лоб.
Стахеевы нелепо повалились у дивана, точно споткнулись друг о друга.
Маркин зачем-то назидательно потряс наганом, развернулся и вышел.
Через десять минут пятеро балтийцев уже были на борту «Межени».
Мерно работала машина, пароход ровно двигался по стрежню, и Маркин стоял в рубке возле штурвального. Только что они прикончили парня и бабу — а ничего в мире не изменилось. Не омрачилось синее небо, по-прежнему валил дым из трубы, над кормой метались чайки, увязавшиеся за судном.