Игумнов подтащил мужика к шкафу, двинул головой о дверцу. Потом швырнул на ковер.
— Что ты делаешь? — закричала женщина с кровати. — Это тебе не в Америке!
— В Америке его бы сразу пристрелили — не успел бы еще вы тащить руку. Там жизнь полицейского дороже ценят…
Он подобрал «бульдог», он лежал — вороненый, маленький как мышь на снегу.
— Выйдите все, дайте одеться… — сказала женщина.
— Ничего, перебьешься и при нас.
— Сволочи! Мне тоже чуть ключицу не сломал. Сейчас бы платил за увечье…
Игумнов вздохнул:
«И действительно, платил бы! Дурацкий закон… Всех защищает, кроме того, кто старается за всех и всех больше рискует!»
Появился гостиничный оперуполномоченный, зажег свет. Задержанный все еще лежал на ковре без дыхания. Игумнов взял с прикроватного столика графин с водой, вылил ему на голову. Лежавший отпустил колени, потянулся.
В спальне появились другие обитатели номера. Всего их было шестеро. Две молодые женщины, белые, полнотелые, со спутанными волосами, принялись приводить себя в порядок. Администраторша успела уйти. Началось утро, где-то за стеной, не по-русски, поздравило всех с началом дня радио.
— Кто прописан в номере? — спросил баскетболист, он же опер.
Хозяин номера, оказалось, вообще в эту ночь не ночевал; всё это были его гости — приезжие, неизвестно как просочившиеся сквозь сито швейцаров. Те умудрились служить двум богам: пускали за деньги, потом же и закладывали. За это им тоже платили.
Все были жителями далеких мест, незнакомого предгорья, давно уже освоившими равнины столицы, ее гостиницы, рынки, мотели.
— Этого, с пистолетом, ты увозишь? — спросил гостиничный оперуполномоченный у Игумнова как бы между прочим. Он держался с достоинством, не хотел выпрашивать.
— Нет, забирай его. Мы возьмем вон того. — Он еще раньше положил глаз на другого кавказца. Юркого. С усиками. — Поедешь с нами. В милиции давно был?
— Давно! Когда прописывался!
Он промолчал о деле, заведенном на него Истринским райотделом, о том, что всего несколько часов назад валялся на нарах.
Игумнова вранье это устраивало. Сразу снимались подозрения, будто какие-то разговоры, которые кавказец вел в камере, могли просочиться наружу.
«Нет истринского ИВС — значит, нет и Николы…»
— Поедем, поболтаем, — Игумнов не назвал его Эдиком, поскольку в паспорте стояло другое имя и это сразу бы показалось катале подозрительным. — Будет о чем вспомнить…
— Давай прямо сейчас поговорим, начальник, а? — Ему очень хотелось скорее освободиться.
Игумнов еще раз внимательно его оглядел.
«Этот расскажет. Если не про того малого, у которого милиция забрала кольцо, то, по крайней мере, про гаишника… Пока это единственные зацепки».
— Поедешь с нами.
Оперуполномоченный гостиницы уже звонил в отделение насчет машины.
— Мне надо тоже позвонить, — сказал Игумнов. Его звонок поднял Ксению.
— Ты? — Она, похоже, обрадовалась.
— Вот адрес… — Он продиктовал координаты общежития, полученные от отца Мылиной. — Яриков Геннадий. Сходи прямо с утра. До работы. Скажи, что тебе нужна Зойка.
— Я скажу, что она заказывала мне колготки… — уже сонно пообещала Ксения.
Второй его звонок был старшему оперу в милицию аэропорта.
— Что-нибудь удалось?
— Удалось. Мылина скорее всего прилетела тоже ночью… — Старший опер объяснял весьма многословно. — Всех воронежских пассажиров отправили ночными рейсами. Не дневными. У них там ЧП было в аэропорту. Посадили душанбинский рейс, и его пассажирам отдали места дневного воронежского…
Первым — не считая генерала Скубилина — еще до начала рабочего дня поздравил Картузова заместитель начальника транспортного главка Ильин. Он позвонил прямо в дежурку.
— Все скромничаете! А сами вон какими делами ворочаете! И все тихой сапой! Как мыши в подполье…
Ильин был видной фигурой. Пришел из транспортного отдела ЦК, всех знал, и его все знали. Генерала получил почти сразу — вслед за переводом в МВД.
— Стараемся…
— Готовь представление на отличившихся. Себя можешь не вписывать — сам впишу. С указанием новой должности.
Картузов на секунду потерял дар речи.
— Не слышал еще? — продолжал Ильин. — Ну, и не надо пока. Скубилин и тот не знает, так что не спеши докладывать…
— Понимаю. — Он ничего не понимал.