— Черт!
Он напрочь забыл о ней! О себе! Обо всем! Жил чужой жизнью инкассацией, делегатами, дурацкой бутафорией партийного карнавала — лапшей навешанной на уши. А самый близкий человек…
— Где она?
— В Онкологическом центре, — дежурный объяснил. — На Каширке. Там же рядом Седьмая больница. Где Никола…
— Жена сама звонила?
— Профессор. У меня записано. Там есть проблемы…
Дежурный знал больше, чем говорил.
«Господи! Только не это…Что за стремный день!»
Время неожиданно остановилось. Дела, которыми он был занят все эти сутки вдруг отдалились, существовали сами по себе.
Завод кончился.
Игумнов взглянул на часы:
— Слушай! Дай патрульную машину! Я быстро. Он меня добросит только в один конец! В Онкоцентр. Сам понимаешь…
Дежурный помотал головой, развел руки.
— Не могу! Ничего нет! Одна пошла к Качану, другая у морга с матерью Кузанковой. Еще в вытрезвителе…
— А патрульная?!
— Взял Авгуров. Начальник ему разрешил.
— Епонский бог!.. — Он выругался. — Что у них — своих машин нет в Управлении? Взял там, где она нужнее — на земле?!
— Это ты у меня спрашиваешь?!
Снова начались звонки.
— Слушаю… — Дежурный вернулся в образ.
Игумнов на секунду отвлек его:
— И далеко он?
— Авгуров? В Шереметьево… — Дежурный закрыл трубку ладонью, поднял глаза на стенные часы. — Смотри. Сейчас как раз электричка… Потом долго не будет. Советую. До Коломенского, а там — через жилой массив и на Старо–Каширское… Там и Седьмая, и Онкоцентр. Рукой подать… Быстрее всего!
АВГУРОВА
Об Авгуровой в Аэропорту явно забыли.
Комната, в которой она находилась, была небольшим учебным классом милиционеры проводили в нем свои собрания, вывешивали стенгазеты.
Где–то за стеной работал телевизор, передавали «Дневник Съезда», передачу вслед уже закрывшемуся собранию. Ораторов то и дела прерывали аплодисментами.
" Заключительное слово…»
Домой позвонить не удалось — телефон в помещении отсутствовал.
Авгурова смотрела на взлетное поле за окном — мерзлое, пустое, как весь этот день. Даже через стекло чувствовался знобкий безотвязный ветер.
Попрежнему было темно.
В голову лезли никчемные в ее положении мысли.
В прошлом она не раз жалела, что не оставила себе фамилию первого своего мужа. А точнее его отца. Свекра.
" Тогда все было бы проще!»
Однако бывший супруг при разводе неожиданно проявил несвойственную ему настойчивость.
Говорили, что состоялось соответствующее решение Секретариата ЦК известная всему миру фамилия не должна фигурировать в бракоразводном деле.
" Впрочем, кто знает…»
Одиозная тень покойного свекра и сегодня ходила бы за ней по пятам.
«Тем более, что наверху все равно всем хорошо извеестно, кто есть кто. " Свердловы», " Микояны», «Берии»… Меняй фамилию — не меняй!..»
Нынешниие — вновь поднявшиеся наверх — тоже пришли не из тайги, не со стороны! Тут же и росли рядом. В «Лесных далях», в Жуковке, в Барвихе… Почти все — либо знакомые, либо друзья общих знакомых…
Авгурова ненадолго забылась сладким коротким сном тяжело больных и задержанных.
Ей привиделось ее недавнее путешествие по Святой земле, дома и стены из благородного иерусалимского камня и золотой купол мечети Омара в Старом городе.
Авгурову разбудил щелчок выключателя — в милицейском учебном классе вспыхнул свет. В помещение уже входили.
— Бедняжка! Совсем заждалась…
Она увидела своего мужа и мужа сестры — Ильина, пышущего здоровьем, обманчиво строгого, с озороватым взглядом. Третий был незнакомый моложавый — в синей незнакомой форме с петлицами. Он нес в руке ее сумку, отобранную таможней..
— Это Юрий Иванович, транспортный прокурор…
— Простите великодушно за то, что так получилось, — с лица прокурора не сходила смущенная улыбка. Он чувствовал себя явно не в своей тарелке. От своего имени и от имени своих подчиненных приношу вам искренние извинения…
С ними был и четвертый — повидимому, из здешнего руководства или старший смены, подло ее подставившей, но тот не вошел, только передал из–за двери несколько алых гвоздик, которые прокурор тут же ей протянул.
— Прощаешь его? — озорно спросил Ильин.
— Конечно, — она приняла цветы, состроила милую гримаску. — Спасибо.
— Тогда подайте друг другу ручки. Скажите: «Мирись–мирись, никогда не дерись…»
Мужчины были оживлены, все трое, по–видимому, только что выпили.
— Пойдемте отсюда… — Ей было не до дурачеств в этом негостеприимном казенном доме.