Между тем ферму Кли-о-По полностью восстановили и посеяли там столько холодоустойчивых культур, что поселку хватит на весь следующий год. А рыбаки предоставили себя в распоряжение Марка Суиндона, восстановили за пару недель рыбные загоны и начали их заполнять за счет ежедневных уловов.
— Даже Чиль Каа помогает, — сообщил мне однажды Марк с некоторым удивлением. — А ведь рыбаки знают, что загоны через несколько лет вытеснят траулеры.
В «Клубе» появились новые лица; вскоре Риверсайд по численности населения должен был вернуться на уровень, зафиксированный до Передающего Эффекта. Джон Толбот стоял за стойкой, смешивая напитки, и беседовал с новичками, приглядывающимися к местным делам.
— Кев, ты действительно должен улетать? — спросила меня однажды Джейн. — Ведь очевидно, что здесь в конце концов все наладится. Чего не отнимешь у Организации — они знают, как устроить рекламную кампанию.
Но в переполненном баре вдруг на мгновение появились призраки. Я увидел массивную фигуру Мортимора Баркера. Он сидел в своем любимом кресле и прокалывал воздух сигарой, подчеркивая слова: «Когда ты увидишь проционскую утку, защищающую гнездо с птенцами от зубастой болотной гусеницы, в двадцать раз большей ее, когда ты увидишь, как она сражается, не отступая, пока самец не унесет последнего детеныша в безопасное место, только тогда ты сможешь говорить мне о любви, парень…»
А Ральф Стренг, седовласый, широкоплечий и сильный, разбивал Баркера пункт за пунктом, пока остальные зачарованно слушали: «Птица является рабом своих инстинктов, так же как и все мы. Концепция любви в сентиментальном смысле слова так же бессмысленна, как концепция добра и зла…»
Эти двое — такие разные, такие правые и в то же время такие ошибающиеся. И оба по-своему (хоть они никогда этого не признали бы — ни этот краснобай, ни эта холодная рыба) такие добрые… Такие человечные и такие близкие нам всем. А самое главное, мне их чертовски не хватало. Чистейший эгоизм, конечно. Как это однажды сформулировал Стренг? «Если бы ты умер, Кев, мне было бы жаль. Я бы потерял источник интеллектуального стимулирования…»
Кто-то расхохотался, и призраки исчезли. Помещение вдруг осветилось и стало шумным, а прелестная темноволосая Джейн Суиндон смотрела на меня, ожидая ответа.
— «Слушай, — осторожно начал я, потому что она была единственным человеком, который мог меня понять, — я слишком много потерял в Риверсайде. Из всего мне приходится вычитать воспоминания. Вид траулеров, и крики птиц, и ощущение подъема по главной улице к «Клубу» — все, что я вижу и слышу и о чем думаю, напоминает мне то, что я хочу забыть. Риверсайд стал для меня проклятым местом. Я не могу так жить; я сойду с ума.
— Если бы все заключалось в этом, — сказала она, — я бы тебе поверила. Но ведь ты что-то скрываешь от нас, да?
На мгновение мы остались вдвоем; остальные разговаривали друг с другом и не обращали на нас внимания. Уилл Джексон, Джед Спарк и Перс Уолтерс обсуждали самоубийство Эзры Блейка. Марк Суиндон беседовал с миссис Эрншоу о делах Комитета. Мисс Коттер, снова жившая с ней под одной крышей, почтительно слушала свою хозяйку. Поблизости Том Минти шумно пил со своими дружками Джимом Спарком и Биллом Йонгом. Мы с Джейн оказались одни.
— Больше ничего. Ничего, — ответил я.
— Меня нельзя обмануть, Кев. Желаю тебе удачи.
За пару дней до отлета я изменил своему обычному правилу и совершил сентиментальное паломничество по дороге вдоль северного хребта. Оказалось не так плохо, как я ожидал. Быть может, из-за погоды: все промокло, с неба капало, дорога покрылась сплошным слоем грязи, и уже не узнать было тех летних лужаек, на которых мы с инопланетянкой резвились и занимались любовью. Так что мне удавалось идти твердой походкой и наблюдать все как бы со стороны.
Я дошел до Мыса и посмотрел на море, на недавно починенные рыбные загоны, разделившие отмель на аккуратные прямоугольники, и на узкую полоску берега внизу, где лежали ржавеющие останки огромных механизмов. Океан был спокоен; полны улеглись под моросящим дождем, который проникал сквозь одежду. Трапа здесь росла короткая и скользкая, а справа на краю обрыва застыл треугольный скелет подъемника-часового. Меня снова окружили призраки…
— Эй! Кевин! — Я обернулся. Ко мне спешил Энрико Бателли: мокрые походные брюки хлопали по его икрам. Он украдкой взглянул мне в лицо, по смуглой коже струился дождь. — Я просто случайно увидел тебя… Я подумал, что ты, может быть…
Его голос упал, когда он поглядел на берег; Энрико смутился.
Я не удержался и хихикнул.
— Я не собирался бросаться вниз, Энрико. У меня слишком много дел.
— Я слышал, ты нашел покупателя.
Я повернулся и зашагал обратно к поселку, он пошел чуть сзади.
— Сегодня вечером подписываем контракт. Мне дают хорошую цену, Энрико. Этих денег и компенсации от Организации хватит на билет до Земли и еще останется на то, чтобы вернуться, если я захочу.
Он посмотрел на меня с любопытством.
— Так ты вернешься?
— Откуда я знаю? Возможно. Все зависит от того, выгорит у меня или нет.
Нас обступили деревья, мелкая изморось превратилась в тяжелые редкие капли. Липучки выбрасывали щупальца, будто потягивались после сна, осторожно касаясь земли у соседних деревьев, чтобы собрать маленькие скользкие ползающие лакомые кусочки, которые смывает дождем. Наверху между колючими ветками осторожно передвигались мохнатики, ожидая ночи.
— Это еще что за черт?
В голосе пастора вдруг прозвучала тревога.
Перед нами за низкими деревьями зловеще темнело что-то огромное.
— Осторожно… — пробормотал я, потом прокрался вперед и отвел завесу из ползучих растений, вылив на себя душ дождевых капель.
На меня смотрел бронтомех-отшельник.
Его слабеющие чувства уловили мое присутствие, турели сенсоров слегка дернулись. Однако лазеры остались мертвы, и лишь негромкий усталый гул отметил появление живого существа.
Стекла кабины были разбиты, отсутствовали линзы оптических сенсоров, выбитые при бесчисленных столкновениях с деревьями, пока монстр пел свою безумную охоту.
Вся поверхность машины покрылась налетом красной ржавчины. В нескольких местах разошлась обшивка; ее листы отогнулись, как края рваной раны. Потерялась одна из гигантских покрышек, и, хотя за колесо еще цеплялись обрывки резины, бронтомех осел в неуклюжем реверансе, как слон, вставший на одно колено. Его изношенное сердце едва билось; он уставился в землю слепыми глазами, униженный своей механической слабостью.
Мне пришла в голову дикая мысль, что Бателли сейчас произнесет надгробное слово.
— Ну и слава Богу, — сказал он. Чем не надгробная речь? — Может быть, Уолтерсу удастся раскурочить эту машину. На берегу он нашел какие-то полезные детали.
И мы пошли дальше. Бателли — человек прагматичный, что, собственно, и требуется от пастора на молодой планете. Всякий там страх перед Неведомым вовсе не нужен колонистам, окруженным вполне реальными опасностями. «В наших краях, — говорил он как-то, — пастор должен иметь диплом психолога да практическое умение объяснять несообразности в дюжине самых популярных религий».
Теперь же он произнес:
— Надеюсь, Кев, мы увидим тебя снова.
Я возвращался на Землю. Приятно будет снова увидеть людей, оживленные города, тихие проселки. Многое нужно повидать; я многого еще не видел.
Например, я никогда не бывал в Фалькомбе, где когда-то в одной лаборатории работала красивая блондинка. Пожалуй, съезжу туда, поговорю с людьми. Терять уже нечего: все, что мог, я уже потерял…
Конечно, далековато отправляться с Аркадии на Землю только ради шанса найти любовь.
Ральф Стренг никогда не понял бы меня.