Но самым мощным барьером приобретательству и накоплению в русской языковой картине мира является активное использование в языке слов со значением дать, давать, дарить, противоположным идее накопительства и приобретательства.
Русское давай является важным фактором речевого общения. Мы говорим: давайте пойдем, давайте сделаем, давайте подумаем, давайте решим… В подобных формулировках содержатся два важнейших смысла – это призыв к общинности (совместному деланию) и бескорыстию. Кроме того, слово дать является сигналом к самостоятельному и решительному действию русского человека, когда он принимает решение что-то сделать в общую пользу, помочь другому: дай-ка мне! дай-ка я! а ну дай! А еще слово дать является знаком чисто русского восхищения своим выдающимся собратом: ну, ты даешь! во дает! он как дал! Помимо этого, слово дать оказывается формулой силовой защиты: я те дам! он тебе задаст! поддай ему! Вообще слово дать побуждает русского человека к действию или поступку. Ребенку говорят: давай кушай, давай иди, давай учи, давай помоги. Русских благодаря языку приучают сызмала именно к самоотдаче, поэтому устойчивы выражения отдать долг, отдать жизнь, отдать честь.
Эта языковая установка русского языка резко контрастирует с европейскими языками, где подобный призыв к самоотдаче отсутствует, где поступки людей мотивируются лишь «ожиданием материальных выгод, то есть вознаграждений и поощрений, и призывы к солидарности и самопожертвованию не вызывают у людей никакого отклика» (Эрих Фромм «Иметь или быть»).
Но нам навязывается сегодня именно такая социокультурная модель общества, в которой способами воздействия на людей полагают лишь материальное поощрение и вознаграждение, подкуп и подачки, обещания и посулы. В этой модели прибыль любой ценой, даже в ущерб другим членам общества, получает законные права. Но подобная социокультурная модель, безотказно действующая в Западной Европе и США, где она совпадает с языковыми представлениями народов, входит в глубокое противоречие с русской языковой картиной мира, формирующей совершенно иные представления о жизни и человеческом поведении, нежели западноевропейские языки. В основу идеалов русского народа положена идея справедливости, которая несовместима с захватом чужого и обманом ближнего. Здесь презирают или считают второстепенными наживу и прибыль, идеалами почитают жертвенность и самоотдачу. Поэтому в России западная социокультурная модель общества, изуродовав души и мозги значительной части населения, все же рано или поздно потерпит крах, ведь изменить картину мира целого народа можно лишь, заставив народ забыть свой родной язык.
Русский прорыв
В годину кризисов и надлома народа усиливается архаизация сознания. Начинают работать древние инстинкты племени, законы национальной традиции. Это касается и национального взгляда на время бытия. Одни народы углубляются мыслью в прошлое, возрождая древние обычаи и восстанавливая культ предков. Другие успевают взять от жизни все, ценя только текущий момент. Третьи нацелены в будущее и изо всех сил приближают его приход.
Наше славянское время происходит от глагола вертеть, и звучало исконно *vert-men, что значит «вращение». Так что изначально время понималось нашими предками как череда сменяющихся событий. Это древнее представление находит соответствие в современной модели мироздания: Земля вращается вокруг Солнца и своей оси, являя череду дня и ночи, смену времен года. Время – пространство в бытии, череда сменяющихся событий – в человеческой картине мира естественным образом разделяется на прошедшее, настоящее и будущее. Такое видение времени отражается в системе глагольных времен. В каждом языке категории прошедшего, настоящего и будущего времени имеют специальные формы. Однако, несмотря на общее сходство этих представлений, время у разных народов мира осмысливается по-своему. Каждый народ выбирает, чем он дорожит больше – настоящим, прошедшим или будущим. У каждого народа свои предпочтения времен, которые усиливаются в эпохи кризисов, войн и катастроф.
Кочевники-тувинцы, к примеру, представляют время как путь, по которому они двигаются всю свою жизнь. Но, стоя на этом пути, тувинцы лицом обращены в прошлое, к предкам, там сосредоточены все их надежды, в опыте прародителей ищут они опору, помнят свой род до седьмого колена и могут назвать его поименно. Не одни тувинцы так мыслят время. Чтобы доказать принадлежность к тейпу-роду, чеченцы обязаны помнить двенадцать имен своих предков по мужской линии. Для якутов посредниками между предками и ныне живущими членами рода являются шаманы, они верят в возможность общения с предками до девятого колена. Все, что кочевник хочет получить от жизни, он вымаливает у предков своего рода, обращаясь в прошлое. Согретые покровительством праотцов, кочевники повернуты к будущему спиной, точь-в-точь сидят на лошади верхом задом наперед. Будущее они не выбирают как цель, оно надвигается на них сзади, наступает на человека из-за его плеч, будущее для них непредсказуемо, а потому опасно, оно несет в себе неожиданные угрозы роду-племени. Именно поэтому у якутов есть особый дух-хозяин дороги, которому молятся о благополучном кочевье, задабривают его на распутьях, на горных перевалах и водоразделах. Подобный взгляд на время нам, русским, кажется парадоксальным, но он подтверждается, к примеру, многовековым укладом тувинцев, чеченцев, якутов, а также исследованиями национальных кочевых культур.