Annotation
В рассказе описаны действия, произошедшие в окрестностях города Мценск шестого октября 1941 года. Прототипом Бориса Дорохова послужил легендарный танковый ас Красной армии - Дмитрий Федорович Лавриненко.
Алексей Шиманов
Алексей Шиманов
Броня крепка
Основано на реальных событиях.
Броня крепка.
Тяжелое осеннее небо сорок первого низко повисло над изрытым воронками полем. Пожухлая трава, уже прихваченная первыми заморозками то там, то здесь сиротливо торчала кочками. Извилистая, полузасыпанная траншея, петляя тонкой змейкой, прочертила пространство. Казалось, что она специально огибает воронки. На самом же деле воронками была будто утыкана вся земля. И перед бруствером, и за ним. А сама траншея несколько раз прерывалась, словно натолкнувшись на препятствие, став шире и глубже в этом месте. Как речка, встретившая преграду на своем пути и обогнувшая ее, размыв берега. Траншея, действительно, походила на реку, и мотострелки четвертой танковой бригады Красной армии, создавшие ее, для которых она стала уже родной и близкой за эти нескончаемые часы обороны плацдарма у деревни "Первый воин", безусловно, являлись ее частью.
Не прошло и получаса после первой атаки. И, как воспоминание о ней, на поле остались остовы сгоревших бронемашин, да пара десятков навсегда успокоившихся гитлеровцев в серых шинелях. Но сейчас, похоже, удача отвернулась от красноармейцев. Пятнадцать угловатых гигантов, скрежеща гусеницами и по-звериному ревя моторами, надвигались на позиции бригады.
Немцы больше не хотели терять свою знаменитую, закаленную еще в летней кампании, пехоту. И не сумев взять позиции бригады с ходу, они проутюжили траншею стапяти-миллиметровыми гаубицами, а потом двинули на нее танковую роту. Машины с крестами растянулись широкой дугой, охватывая позиции русских с флангов. И тут уже исход боя стал всем понятен. И красноармейцам, уцелевшим после артналета, а теперь с угрюмой сосредоточенностью готовившим связки гранат в своей траншее, и гитлеровцам, внимательно наблюдавшим за полоской русских укреплений через покачивающиеся на кочках триплексы своих панцеров. И бегущим за танками пехотинцам, уже не первый раз участвующим в таких верных атаках. Сейчас танки с приличной дистанции расстреляют траншею из орудий и пулеметов, а потом раздавят ее гусеницами. Пехота же, прикрываясь броней, подойдет вплотную и не оставит "Иванам" ни единого шанса.
Этот исход прекрасно понимал и Сомов, не молодой уже по фронтовым меркам капитан, всё-таки двадцать восемь лет, да и на фронте не первый месяц. Но Сомов давно научился не думать о смерти, не замечать ее постоянное близкое присутствие, ее посвист над ухом, ее внезапные вспышки и ее мучительное ожидание перед атакой. Он был из породы тех упертых, молчаливых русских мужиков, о которых еще король Фридрих говорил, что их нужно вначале дважды застрелить, а потом еще и толкнуть, чтобы они упали.
Холодная, суровая злость наполняла всю его душу. И, глядя сейчас на неумолимо приближающуюся к нему смерть, капитан хладнокровно планировал последние минуты своей жизни.
Да, шансов не было, против пятнадцати танков две оставшиеся в строю сорокапятки не вызывали у капитана и тени надежды. Против легких немцев Сомов еще питал бы иллюзии, но против четверок -- нет. А в строю наползавших на их позиции фашистов шло не меньше десяти четверок -- лучших немецких танков того времени. Сценарий виделся капитану до мельчайших деталей. Хотя нет, слабая надежда еще мерцала где-то в самой глубине его сознания. Капитан гнал ее, она отвлекала, мешала сосредоточиться на главной, основной задаче -- как можно дороже продать свою жизнь и жизни своих артиллеристов в эти последние полчаса.
Его орудие хорошо замаскировано, и он подпустит фашиста на расстояние верного попадания, сорвет гусеницу, заставив Ганса подставить борт, а потом сожжет его. То же сделает и старшина -- командир второго орудия, а уж потом все будет зависеть от их расторопности и зоркости немецких наводчиков.
Ближайший к нему Т4 шел чуть впереди строя. Не спеша, переваливаясь по неровностям поля, тяжелая машина неумолимо приближалась. За танком виднелись бегущие группой автоматчики. Вот танк сделал остановку, его орудие по инерции кивнуло, и в следующее мгновение сверкнуло пламя выстрела. Почти тут же, недалеко от позиций батареи грохнул взрыв.
Опустив бинокль, Сомов окинул взглядом артиллеристов. Все бойцы были на своих местах. Четыре закопчённых, перепачканных грязью и кровью лица были обращены на него. Четыре пары красных от постоянного недосыпа и усталости глаз смотрели на своего командира. Ждали его приказа. Но капитан медлил.
-- Подпускаем гадов на двести метров и по гусенице.
Голос Сомова прозвучал спокойно и уверенно. И в эти, возможно последние в их жизнях мгновения, красноармейцы ощутили силу и уверенность в его словах. Их командир знал, что делать и одно это уже ободряло, давало какую-то дополнительную точку опоры. Уверенность командира передавалось и артиллеристам.
-- Скворцов, -- Тяжелый взгляд Сомова уперся в молоденького худого паренька, - дуй ко второму орудию, передай мой приказ старшине. Огонь не открывать.
Скворцов, быстро кивнув, устремился к неглубокому ходу сообщения.
Поднимая бинокль, Сомов бросил короткий взгляд на второе орудие. Также отлично замаскированное, оно располагалось метрах в тридцати справа. Старшина вызывал в душе капитана смутное беспокойство. Тому явно не хватало опыта. Присланный пару дней назад, взамен убитого Шаликова, он еще не успел проявить себя...
Тут раздался сухой, короткий хлопок выстрела. Сомов даже вздрогнул. Если бы рядом разорвалась авиабомба или фугас, он отнесся бы к этому совершенно спокойно, как к неотъемлемой части его жизни, но этот хорошо знакомый, уже родной до боли его уху хлопок сорокапятки, Сомов совсем не ожидал сейчас услышать. Резко обернувшись на звук, он заметил голубое облачко, поднимающееся над капониром второго орудия.
-- Старшина! - не осознавая бессмысленность своего действия, капитан рванулся к боковому брустверу.
-- Отставить огонь!
Весь его план рушился.
-- Старшина! - крик заглушили фугасы, рвущиеся на позиции второго орудия. Сразу два земляных столба словно встали совсем рядом с укрытием. Третий же, угодив прямо в цель, разбросал в стороны доски, тела, части орудия.
От бессилия что-либо изменить Сомов даже застонал.