Гаунт пытался определись источник своего неудовлетворения. Защита города была вторичной, но ни один командир не должен сожалеть о легкой и дешевой победе.
Согласно Роуну, который редко преувеличивал, Бонин с Маггсом стали героями на короткий, яркий момент, сражаясь против превосходящего врага в храме, в битве, которая не будет позором ни для одной битвы Танитского Первого.
Но где все люди, которых они пришли спасти? Где было облегчение? Где был смысл освобождать это место, которое было опустошено отвратительными бесчеловечными оккупантами?
Гаунт слышал великолепные вещи из ранних докладов с главных театров военных действий. Колоссальная война и усилия Имперской Гвардии. Менее, чем в половине мира отсюда, настоящие битвы велись против настоящих врагов. Выигрывались настоящие победы.
Не здесь. В Кантибле была только смерть. Буквально, беспорядочная смерть, а в общем, окутывающее чувство смерти. Они пришли спасти место, которое уже давно нельзя было спасти. Гаунт надеялся, молился, чтобы Кантибл не представлял из себя Гереон в целом.
Он шел сквозь стоящие Гидры и толпы отдыхающих солдат, принимая салюты и приветствия. У них было облечение от того, что задача была меньше, чем они боялись, и он не имел права лишить их этого. Он дошел до городского храма, места поразительной схватки Маггса и Бонина. Роун ожидал его.
— Нашли, что нам нужно? — спросил он.
— Бонин так сказал, — сказал Роун и посмотрел в темноту храма. Бонин, нагнувшийся над распростертым телом Маггса с ожидающим санитаром, увидел взгляд и подошел к ним.
— Маггс? — спросил Гаунт.
— Попали в ребра, — сказал Бонин. — Хреново. Его нужно показать Дордену.
— Дорден в нижнем городе, — ответил Гаунт. Он посмотрел через плечо и крикнул, — Ладд!
Молодой комиссар послушно подбежал. — Сэр?
— Ты можешь сопроводить Рядового Маггса в полевой госпиталь? — спросил Гаунт.
Ладд кивнул. Он подошел к Маггсу и помог ему подняться на ноги. Они вместе захромали прочь.
Гаунт посмотрел на Бонина. — Итак?
— Сюда, сэр, — ответил Бонин. Он повел Гаунта с Роуном в разрушенный храм, и они шли между телами мертвых врагов, пока не остановились на большой мозаичной аквиле.
— Она была осквернена, — сказал Бонин. — Всего лишь разбита и запачкана. Это было так, когда я поднялся наверх и увидел ее. — Он указал на галерею.
— И что? — спросил Гаунт.
— Аквила, — сказал Роун.
Гаунт посмотрел на мозаику. Злые, порочные руки старательно испортили Имперскую птицу, с особым вниманием и стараниями кирки к двойным головам. Тем не менее, левая голова была восстановлена. Гораздо позже надругательства, левая голова была тщательно восстановлена и зацементирована, в некоторых местах с использованием кусочков мозаики, которые не были компонентами изначальной головы.
— Голова была вновь собрана, — сказал Гаунт.
Бонин кивнул. — Это знак. Он указывает.
— Куда?
— Вон там есть куски свежей штукатурки, — сказал Роун. — Следуй туда, куда указывает клюв. Мы это поняли. — Гаунт подошел к стене. Куски штукатурки лежали на полу пыльными кусками.
На стене они могли видеть шесть цифр, выжженных огнеметом.
— Шесть восемь один девять семь три, — прочитал Гаунт.
— Может быть, это частота, — сказал Роун.
— Уже попытались?
— Как только Белтайн придет сюда, — ответил Роун.
Гаунт снова вышел наружу, пока они ждали его адъютанта. Кёрк и Фарагут приближались из нижнего города, как парочка на послеполуденной прогулке.
Гаунт был удивлен тем, как он рад видеть ее. По причинам, которые он не мог объяснить, он не мог держать в уме Саббатину Кёрк. Она была опасной, и ей нельзя было доверять, пока он не научился полностью доверять ей во время первого рискованного предприятия на Гереоне. Она значительно излучала сексуальность, и это излучение было запачкано ее аурой разрушения. Никто не отождествлял Гереон в его мыслях больше, чем Кёрк. Она была живой жертвой, олицетворением планеты, прекрасной, притягательной, но искаженной и совращенной.
Большую часть времени он старался не думать о ней. А сейчас ему пришлось, и он позволил это себе. Он обнаружил, что ощущает большое родство с ней. Она, и только она, понимала чувство разочарования, которое ощущал он.
Кёрк сделала больше, чем кто бы то ни было, чтобы принести освобождение на Гереон, даже больше, чем знал Гаунт. Она была готова разрыдаться с тех самых пор, как запустили десантные корабли – сначала от предвкушения, а затем от ужаса.