Оттого все жители коммуны были так тихи и смиренны. Они уже знали, что я не уйду отсюда живой.
- Ну и уродина, — с каким-то болезненным разочарованием вымолвила старуха, — словно ей было бы хоть сколько-нибудь легче, если бы в смерти её сына оказалась виновна писаная красавица. — А шуму-то, шуму…
Как раз шуму не было. Даже мужчины, сидевшие у костра, куда-то испарились — я чувствовала движение за спиной, но обернуться не могла, и от этого было ещё страшнее.
- И, конечно, умудрилась где-то оставить и браслеты, и кинжал, — досадливо покачала головой старуха и принялась неспешно обходить меня кругом. Мне оставалось только провожать её взглядом, пока она не скрылась у меня за спиной.
В спину первый удар и пришёлся. Невыносимо кольнуло где-то под лопаткой, и строгое платье вдруг стало ощущаться гораздо свободнее — и по пояснице пробежала тонкая тёплая струйка. От боли у меня вырвался вскрик — но пошевелиться я по-прежнему не могла.
- Тихо, — раздражённо пробурчала старуха у меня за спиной, и я почувствовала, как каменеют непослушные челюсти. — А то до утра с тобой тут оглохнуть можно будет… Винай, небось, не вопил!.. — под конец фразы голос у неё сорвался, и что-то сильно оцарапало мне плечо, распоров рукав.
Крик застрял у меня в горле.
Я стояла неподвижно, среди внезапно опустевшей площади, под аккомпанемент треска костра и чужого дыхания, такого тяжёлого, словно старуха бежала через все складские участки, чтобы ткнуть мне в спину ножом. Но её это не останавливало — напротив, она, кажется, решила на старости лет проверить свою выносливость и повторить ритуальный танец коломче, которой никогда не была!
А о моём местонахождении, как назло, никто знать не знал…
Вот, значит, через что прошла несчастная Саффрон Кроуфорд. С поправкой разве что на отсутствие дара, который мог оказывать хоть какое-то сопротивление чужому колдовству, — потому, вероятно, Саффрон не поняла, что с ней случилось. Ко мне мироздание определенно не собиралось быть настолько милосердно.
Старуха кружила где-то у меня за спиной, нанося точечные удары. Острие то рассекало платье, то касалось кожи, оставляя царапины и ранки, но я уже слышала, что долго так продолжаться не будет: разъяренная мать дышала все тяжелее, срываясь в хрипы и плач.
Не то чтобы я не могла ее понять, но явно не настолько прониклась сочувствием, чтобы позволить себя убить!
Увы, подвластен мне оставался только разум. Тело вздрагивало от ударов, боль стреляла из спины в грудь, но пошевелиться я по-прежнему не могла. Оставалось разве что сконцентрироваться на том, что было в моих силах.
Я зажмурилась и попыталась сосредоточиться на монисте. В конце концов, я ведь как-то чувствовала браслеты, даже когда их на мне не было, — должна же быть связь!
Сначала ничего не выходило. Боль не позволяла сконцентрироваться, я дергалась от ударов, пока не начала беззвучно плакать от бессилия и страха, — и тогда-то вдруг ощутила знакомую тяжесть.
Холодное золото на щиколотках, закрывающее почти треть голени, словно часть боевого доспеха; на запястьях — от основания кисти до середины предплечья, и грубоватое кольцо на всю фалангу среднего пальца, соединенное с браслетами двумя массивными цепочками. Сейчас варварские драгоценности ощущались совсем по-другому — словно исчезло что-то темное, потустороннее и недоброе, выглядывавшее из каждой грани и отсвета.
…монисто тоже было тяжелым. Оно давило на шею и грудь, царапало кожу грубо обработанными стыками и постоянно норовило съехать набок — я помнила, как трудно было позировать, сохраняя хоть какое-то достоинство; а еще золотые звенья никак не согревались, хотя казалось, что они постоянно тянули тепло. Не потому ли, что сила мониста на самом деле тоже принадлежала вовсе не колдуну и не жрице — а сотням жертв, погибших в кровавых ритуалах и так и не получивших вожделенного покоя?
Что ж, если так, то я, пожалуй, жалела, что Чаннаронг оказался таким заботливым сыном. Следовало отрезать духов и от мониста тоже — это было бы самым справедливым и честным, что еще можно для них сделать.
Стоило подумать об этом, как в ладонь вдруг сама собой ткнулась иллюзорная, но от этого не менее тяжелая рукоять. Я машинально сжала пальцы — и тут же остановилась.
Призраки в гневе разорвут старуху так же, как разорвали ее сына. А она была нужна живой — она и ее связи с остальными заговорщиками.
Поэтому я взмахнула кинжалом не над монистом — а над своей головой, обрезая нити чужого колдовства, превратившие меня в безвольную марионетку. Старуха испустила какой-то совсем нечеловеческий вопль и бросилась на меня с жутковатым мясницким ножом, уже залитым моей кровью, и я едва успела отскочить в сторону — но тут же едва не угодила в лапы какому-то аборигену, поспешившего на помощь внучке жрицы. Ему я без лишних сантиментов зарядила в челюсть, но это меня не спасло. Услышав крик миссис Чаннаронг, к площади перед костром стали стягиваться люди.