- Вообще-то, — осторожно сказала я, водрузив бутыль на край стола рядом с печеньем, — я очень надеялась, что ты возьмешь небольшой отпуск и поможешь организовать охрану на нашей с Джейденом свадьбе. Сирил сказал, что на фабрике не все рады переменам, потому как некоторые должности все-таки пришлось сократить…
А еще местные не слишком обрадовались внезапной популяризации Солады, которую по-прежнему считали предательницей, — хотя использование ивуарина вместо слоновой кости ньямарангцев как раз устраивало всецело. Но запуск новой линии статуэток, вдобавок ко всему, создал шумиху и вокруг меня самой — как будто мало было гнусных шепотков вокруг того, что скульптор решил жениться на натурщице! Не говоря уже о слухах в высшем обществе, которые крутились вокруг истории о прислуге-полукровке, которая привязала к себе наследника огромного состояния…
Словом, моя супружеская жизнь обещала стать ежедневной битвой, и единственное, что заставляло меня мириться с этим, — так это то, что в этой бой я ввязывалась не одна.
- Сирил, конечно, поработает со сплетнями, но перестраховаться не помешает, — закончила я.
Папа одарил бутыль тяжелым взглядом, обреченно вздохнув, достал два стеклянных стакана.
- Вы назначили дату?
- Пришлось, — виновато кивнула я и накрыла один из стаканов ладонью, не позволив налить ни капли.
Папа потер переносицу и отставил кальвадос обратно на край стола. Кажется, он как никогда жалел о том, что ружье было надежно заперто в сейфе, а не лежало под рукой, но вслух сказал только:
- Я позвоню в Старый Кастл.
Я просияла улыбкой и, не сдержавшись, чмокнула его в щеку. Папа обнял меня в ответ и горестно вздохнул:
- Иди, наушничай леди Линдсей. Мне тут нужно пару гор свернуть, чтобы получить отпуск.
К этому моменту все новости леди Линдсей наверняка рассказали и без меня, но я все-таки послушно вымелась из отцовского кабинета. Элиаса в коридоре уже не было, так что я беспрепятственно поднялась на этаж выше и пересекла открытую галерею, соединяющую печально известное Восточное крыло Ньямарангского дворца с центральной частью комплекса.
По случаю годовщины присоединения Ньямаранга к Вайтонской Империи столицу колонии посетили принц и принцесса, и в честь их визита был организован пышный бал. Над дворцовыми башнями помпезно реяли флаги, из служебных помещений умопомрачительно пахло экзотическими сладостями, в городе готовились запускать фейерверки — а из огромного зала для приемов доносилась чарующая мелодия, оплетенная самым волшебным голосом, какой мне только доводилось слышать.
Пела несравненная Ламаи Кантуэлл, и дворец застыл в благоговейном внимании.
Ведомая неистребимой привычкой, я подкралась к залу со служебного входа. Здесь уже собрался почти весь дворцовый персонал: в темноте ниши затаились посудомойки, чья работа еще не началась, несколько горничных старательно делали вид, что черная лестница срочно нуждается в генеральной уборке, а чья-то гувернантка — сухопарая женщина в идеально выглаженной форме — стояла у самой двери с таким уверенным видом, что подвинуть ее никто не решался. В углах зала вытянулись в струнку ливрейные лакеи — и остекленевшими взглядами пялились перед собой, потому как пожирать глазами почетных гостей все-таки возбранялось. Хоть и хотелось. Сирила я безо всякого удивления обнаружила среди гостей, но не в первом ряду, где отводились места для высшей знати, а позади, в толпе крупных дельцов и успешных торговцев.
Сирила я безо всякого удивления обнаружила среди гостей, но не в первом ряду, где отводились места для высшей знати, а позади, в стоящей толпе крупных дельцов и успешных торговцев. Кузен вписывался в их общество так успешно, что никто не заподозрил бы в нем сына самой эффектной женщины, которую я когда-либо встречала.
Ламаи Кантуэлл было хорошо за пятьдесят. Это ничего не значило и ничего не меняло.
Она стояла, облокотившись о рояль, — невозможно хрупкая и маленькая даже для ньямарангки, облаченная в простое платье из жемчужно-серого шелка, и уложенные небрежной волной волосы подчеркивали изящную линию шеи и безупречную осанку, какой могла бы позавидовать королева. Ламаи несла себя с таким достоинством и уверенностью, что все остальное терялось и забывалось, оставляя в памяти лишь образ воплощенного искусства, запертого в нестерпимо прекрасной оболочке.
Она пела старую балладу из тех, что исполняли, казалось, исключительно при дворе и больше нигде и не слушали; это тоже не имело значения, потому что волшебный голос делал прекрасным все, что исполнял. Я застыла у черной двери, подглядывая в щелку, но в зале моментально нашелся наблюдатель повнимательнее.