Горстка военачальников (все, что осталось от мятежников провинции Ляо Бан) стояла перед ним на коленях, и он, не желая губить хорошо обученных воинов, потребовал себе их жизни. Живыми или мертвыми. Пятерых пришлось казнить. Остальные, в том числе генерал, присягнули на верность новому властителю Поднебесной.
– Надо было убить вас всех! – смахнул с лица паутину воспоминаний Император. Не замечая, что уже не голодный – бешеный пес готов прыгнуть, перенес тяжесть тела на другую ногу, собираясь ударить снова.
Перехватив за лодыжку, генерал рывком швырнул его на пол, на пурпурные ирисы. И бросился к нему.
– Тогда ты умрешь в моих объятиях! Если не мне… не достанешься никому!
По лицу Императора скользнула тень брезгливого разочарования. Выхватив кинжал с пояса генерала, он вонзил его себе в сердце с такой силой, что хрустнула кость.
– Нет, нет, нет! Ты мой! Только мой! Я не дам тебе умереть! – гневно прорычал генерал. И смерть помедлила немного, словно испугавшись этого грозного рыка.
Император открыл затуманившиеся глаза.
– Живи… хоть вечно… – выдохнул он еле слышно, – я не принадлежу тебе… Никогда…
Глаза умирающего опустели. На окрасившихся кровью губах замерла горькая усмешка. Лицо застыло. И это застывшее покоем смерти лицо незримо отодвинуло генерала, продолжавшего сжимать своего повелителя в объятиях, как зверь пойманную добычу, на недосягаемое для него расстояние. Теперь Император был свободен от любви. И от ненависти тоже. И генерал позавидовал его свободе. Потому что собственное сердце так и осталось прикованным цепями безнадежной любви к тому, кто отверг его снова.
Над лагерем пронесся жуткий рев огромного зверя, пугая все живое. В серое небо, прошелестев нефритовой чешуей, взмыла исполинская тень. Начавшийся снегопад укрыл все вокруг белым саваном безмолвия.Обмакнув тонкую кисть в тушь, старик дрожащей рукой выводил последние иероглифы в летописях о том дне, когда генерал Лун Чжуа привез бездыханное тело своего господина в столицу империи. О том дне, когда, сойдя с ума от горя, он своей рукой убил всех жен и детей повелителя, а затем поджег дворец Тан Джен, соорудив из него огромный, до небес, погребальный костер. И еще очень многие в тот день задохнулись в дыму или сгорели заживо в погребальном пламени, чтобы стать данью генерала своему безутешному горю. Свидетельством любви слуги к своему господину. Закончив выводить последний иероглиф, старый монах вытер кисть и убрал письменные принадлежности. С печальным вздохом свернул свиток. В истории осталось упоминание о бесславной кончине молодого императора, покончившего с жизнью в двадцать семь лет. И все, что он создал – завоеванное им Царство, созданная им Империя, все пошло прахом. Исчезло в пожаре междоусобных войн, развязанных крупными феодалами и наместниками провинций за право занять трон Поднебесной. О том, что императора, носившего имя живого бога, убила любовь, об этом нигде не упоминалось.
6 глава
Сан-Франциско, 1987 г. Монсеньор
На вежливый стук в дверь никто не откликнулся. И он вошел сам. Увиденное заставило его нахмуриться. Марк, весь потный, в бреду метался на постели. Из уголка рта стекала кровь. Он стонал и скреб ногтями покрывало. Возле кровати на полу скорчился Байя. Его широко открытые глаза неподвижно смотрели в одну точку, и то, что они видели, ужасом отпечаталось на лице подростка.
– Тысячу чертей вам в глотки! Что вы творите, глупые мальчишки! – густым баритоном рыкнул вошедший, встряхнув седой гривой волос.
За ним сразу же захлопнулась дверь. Сама. Шторы плотно задернули окно. В наступившей темноте, становясь все заметнее, появился светящийся круг. Вверх стали подниматься холодные языки пламени. Казалось, будто огромный цветок медленно распускает свои феерические лепестки. Гость хлопнул в ладоши. Огненные языки метнулись к кровати и, взорвавшись яркими искрами, Заклинающий Круг исчез.
Марк очнулся первым. Сел, привалившись к спинке кровати, стер кровь с подбородка. Устало прикрыл глаза.
– Спасибо, – безрадостно-тусклым голосом поблагодарил он шефа.
Монсеньор посмотрел на него с жалостью.
– Пойду, приму душ. Я чувствую себя грязным… – ни на кого не глядя, Марк встал и прошел в ванную. Там что-то упало, разбилось. Послышались ругательства, потом шум льющейся воды.
«Вот чертенок! Никакого почтения к моим сединам…» – шумно отдуваясь, Монсеньор повернулся к Байе. Тот уставился на него так, словно видел впервые, но постепенно выражение растерянности и какого-то жалобного неверия исчезли с мальчишеского лица.