– Наконец-то ты показал мне свое «милое личико»! Ну, что уставился?! Хочешь убить меня? Тогда подбери слюни!
Его душила ненависть. Забытая, проснувшись, она вновь пожирала сердце, и от этой нестерпимой муки хотелось орать во все горло. Он вспомнил, кого ненавидел так давно, что ненависть уже сожгла ему сердце, оставив в душе бесплодную, выгоревшую дотла пустошь.
– Ну, что медлишь? Давай, убей меня, мерзкая тварь! Ты всегда ею был! Ненавижу! Ненавижу тебя!
Выплевывал он слова, сжимая кулаки до побелевших костяшек, до впившихся в ладони ногтей. Если бы сейчас в руках Кайи оказался хоть какой-нибудь клинок, не раздумывая, он напоролся бы на него грудью. Чтобы забыть все. Забыть и ненависть, и боль, что она причиняла. «У меня больше нет крыльев! Ты сломал их…»
Когтистая лапа, потянувшись к его горлу, замерла на полпути. Ярко-голубые глаза с любопытством, будто диковину, разглядывали виконта, но смотрели с неменьшей жестокостью, чем минуту назад на него смотрели пугающие глаза демона. «Так жаждешь смерти… мой дорогой братец? Кто же позволит тебе стать настолько счастливым…»
В воздухе что-то просвистело, мелькнул блеск металла, раздался характерный звук, с каким лезвие входит в человеческую плоть, но виконт не ощутил привычного холода смерти. Боевой топор, острее бритвы, одним точным ударом отсек по локоть руку маленькому пажу. Его недолгий вскрик тут же стих, без сознания отрок завалился на пол. Из раны хлынула кровь.
– Что еще отрубить мальчишке, чтобы ты перестал упрямиться? – спросил герцог Клеманс, перехватывая рукоять секиры. Попавшая ему на лицо кровь гранатовыми каплями украсила матово-белую кожу. – Твоя надуманная гордость – она стоит его страданий? И сколько она будет стоить, когда я живьем расчленю его у тебя на глазах? – ледяным тоном добавил он, но тут же спохватился с досадой: – Черт! Я же хотел посмотреть, как сопляк превратится в Латы. Во всю эту звонкую дребедень! А теперь что?! – шагнув к пленнику, сапогом наступил в темную, расплывающуюся на полу лужу. – Или ты еще не насмотрелся на его страдания?
Забрызганное кровью, прекрасное лицо жестокого ангела – оно привело в ужас сердце виконта.
– Перестань… Не надо больше…
Чуть склонив голову набок, герцог Клеманс прислушался. Брат из взрослого мужчины вдруг превратился в испуганного ребенка, потерявшегося в толпе, на незнакомой улице. «Что это с ним? – отложил он секиру, подошел ближе, вгляделся. – Ты же ничего не помнишь? Даже моего имени! Или… все-таки, что-то помнишь?»
– Милорд, как быть с мальчишкой? Если оставить так, истечет кровью…
Герцог обернулся. От запаха крови, а натекла уже приличная лужа, миньоны пришли в радостное возбуждение; они без конца облизывались, того и гляди, потеряют человеческую форму. Его губы недовольно скривились. Любимый абиссинский ковер был безнадежно испорчен.
– Пусть поживет пока… Разве мы можем лишить нашего пленника… – он снова повернулся к брату и задумчиво вглядевшись ему в лицо, произнес: – Такой превосходный стимул, чтобы стать покорным, не правда ли, mon ami?!
Виконт не отвел взгляда, чем вызвал у него усмешку. «Иметь сострадание, что может быть глупее…» – с презрением подумал герцог Клеманс, понимая, что совесть уже не позволит брату и дальше причинять страдания маленькому пажу.
Одарив ласковой улыбкой, он взял виконта под руку.
– Извини, кажется, я немного переборщил! Благородному шевалье – стоять на четвереньках, со спущенными штанами… ха-ха, конечно же, моветон ! Тогда… как тебе… это…
И подтолкнул пленника к столу.
– Сними остальное, ложись грудью на стол и не забудь расставить ноги… Пошире! Надеюсь, возражений не предвидится? – приказал холодно, покосившись на окровавленную, на полу, секиру.
На этот раз виконт безропотно исполнил приказание. Лишь прикусил губу, когда чуткие пальцы, заставив вздрогнуть, незнакомой лаской заскользили вверх вдоль позвоночника. Вызвав странный трепет во всем теле.
– Не напрягайся так… С тобой пока ничего не случилось, – к нему склонилось чудовище. – Но стоит приготовиться к худшему!
«Ши!» – позвали над самым ухом, и руки виконта оказались скованы железной хваткой миньона.
– Ну, так как… любезный мой братец… тебе не приходилось еще быть ничьей шлюхой?
– Что?
Опрокинутая чернильница каталась из стороны в сторону, разливая чернила на разложенные на столе морские карты. Его с силой, которой невозможно было сопротивляться, толкало вперед, навстречу боли. Она была невыносимой. От нее темнело в глазах. Что вытворяет с ним это чудовище? Может, режет ремни из его спины или выламывает ребро за ребром? Он отказывался понимать происходящее с ним на самом деле. Весь тот позор, которому подверглось его тело, унизительно вздрагивающее от боли на каждый резкий толчок. Лучше умереть! Смерти он не боялся. Умирать было не страшно. Лишь несколько мгновений ледяного безвременья – и ты снова открываешь глаза. Для новой жизни. В новом теле. Но быть беспомощным, распятым чужой волей, запертым в клетке из мышц и костей – его сознание не было готово терпеть физические страдания бесконечно. И воля его дала трещину, он больше не смог сдерживать крик. Лучше убей! Молил он своего мучителя, выпрашивая у него смерть и свободу себе охрипшим, надтреснутым голосом.