— Какая?
— Статуэтка. Сирена.
— Ну как вам сказать… Сейчас у меня такое ощущение, что Георгий не хотел ее показывать остальным… Сразу… Во всяком случае, разозлился, когда к нему пристала Маша… И Савелко.
— И почему, по-вашему?
— Наверное, хотел как следует обдумать… Еще поработать, без ажиотажа… Да, наверное, хотел подумать, посмотреть. А так занесли как находку в походный журнал, и Савелко быстренько уволок ее в свою палатку.
— Посмотрели — и все?
— Когда рассматривали, то рассуждали, спорили.
— Кто именно?
— Мария с Георгием. Это у них система.
— Значит, в основном заинтересовалась Левина?
— Да, пожалуй. Но вообще-то всем, кроме Георгия, было не до того.
— А до чего?
— У каждого свое. Дэ Ка дрожит за свою шкуру, Светка… Бирюков и Левина злятся на Дэ Ка, а обо мне узнаете от остальных.
— Что угрожало Савелко?
— Угрожало?
— Вы сказали, что он дрожит за свою шкуру.
— Одно время он у Ериной был в фаворе, а теперь дрожит — она ему спуску не дает. Старается о каждом его неверном шаге докладывать.
— И давно он в немилости?
— Да с зимы, наверное. А что?
— Ничего. Давайте вернемся к сегодняшнему утру. Еще раз, по порядку.
— Встали в шестом часу. Поели. Дэ Ка сказал утреннюю речь. Послушали и разошлись. Спустились к гроту. Столкнули лодку. Георгий начал обряжаться.
— Вы разговаривали с ним?
— Да, конечно.
— О чем?
— Он спросил, не переменилось ли мое настроение.
— А вы сказали ему, что чувствуете беду, видели плохой сон и тому подобное?
— Просто посоветовал ему не ходить в бухту.
— Что он ответил?
— Хмыкнул и попросил заправить второй акваланг.
— Чей?
— Кажется, мой. Мы особенно не различали.
— Когда Георгий заправил свой?
— Я его заправлял. Вчера вечером. В присутствии Георгия.
— Который сидел и смотрел на Сирену?
— Сделал перерыв. Представляете, совпадение? Движок не заводился, и он помог.
— Дальше.
— Проверили легочный аппарат, Георгий надел комплект и пошел в воду.
— С берега?
— С лодки. А я остался на берегу. Не мог отойти.
— Предчувствие?
— Да.
— В ясное солнечное утро?
— Не заметил… Мне послышался какой-то скрежет. Ерунда, впрочем. Хотя в ту минуту я был уверен, что слышу его — противный такой, даже в животе заныло…
— Громкий скрежет? Металлический? Какой?
— Я так не могу сказать… Нет, это не простой звук… Да я и не уверен, был ли звук вообще.
— Постарайтесь вспомнить. Подумайте.
— Целый день только и думал: звук это или, может, просто ощущение — как в голове иногда, знаете, в жар, кажется, бывает, или когда долбанет что-нибудь по каске…
— Вы воевали? Была контузия?
— Легкая. Представляете, уже в Кабуле, в аэропорту, накрыли минами… Нет, пожалуй, внешнего шума тогда не было.
— Георгий далеко проплыл?
— Почти до нашего буйка. Он нырнул с кормы, как обычно, спиной, сгруппировался, развернулся и пошел. Шел точно на квадрат, быстро… А потом… потом почему-то остановился, начал кружить, метаться, будто боролся с кем-то…
— Вы все это видели?
— Каждый выдох — пучок пузырей…
— Значит, по пузырям было видно, что он метался под водой?
— Да.
— И что вы сделали?
— Ничего.
— Вы сознавали, что ваш товарищ в беде?
— Да, я был в этом уверен.
— И не пытались ему помочь?
— Хотел, но не мог. У меня подкосились ноги, появилась какая-то жуткая дрожь и слабость, чувство неотвратимой опасности… Кажется, я закричал…
— А потом?
— Потом увидел его.
— Кого?
— Георгия… Он всплывал… Еще живой… Дергался, будто его хлестали бичом… А у самой поверхности воды Георгий затих… мертвый.
— Откуда вы знаете, что он был мертв в воде?
— Я его втащил в лодку.
— Как вы в нее попали?
— То есть?
— На ней же отплыл Георгий.
— Нет, он с нее нырнул. Лодка стояла у берега.
— Когда вы сели в лодку?
— Как только увидел, что он всплывает.
— Ноги перестали подкашиваться?
— Мне было очень плохо. Физически. Но я заставил себя. Как бы отключился от тела. Когда я увидел, как Георгий бьется в воде, меня будто обожгло изнутри… Грести почти не пришлось — каких-то десять метров, наклонился — а он смотрит на меня, уже совсем мертвый… Вы видели его лицо? Тогда это было еще страшнее. Как я сам не кончился, не знаю. Трясло меня, а тут еще мачта по спине…
— Вы сломали мачту?