Двор опустел. Миколу стало не по себе. Мир был пуст.
- Где Ты, Господи?!
Он вернулся в комнату, повторил свои действия, посидел, покурил... Прыгнул к окну. Отчего-то неудержимо захотелось поговорить с кем-нибудь. Он ведь не общался с людьми, дай Бог память... с апреля. Ну да, в апреле в последний раз Мирон заходил, про конкурс спрашивал... А теперь - август. А недавний его визит и ор телефонный - не в счет, они толком и не поговорили... Ох-хо-хо, скоро листья посыпятся, желтеть начнут... Нельзя так, надо работать, надо держаться, а то разом сорвешься, с круга сойдешь... Он поглядел на зубастую ощерившуюся машинку - по каретке полз таракан.
- Э, это никуда не годится! - сообщил таракану Микола, сбил щелчком, надавил... - Тьфу, черт, гадость! Н-да, нужна пауза ... А, плевать на все! - он не знал, чего хочет - он уже разучился хотеть.
А это, знаете ли, не шутки...
Микол немного помялся, рывком натянул легкую летнюю куртку, сунул в карман непочатую бутылку и отправился странствовать.
Маршрут был известен - Садовое! Он шел по кольцу к Патриаршему пруду, шел, как к себе домой. Свернул на Малой Никитской, нырнул в подворотню, открыл бутылку, глотнул, постоял, ожидая пока горячее растекавшееся по телу блаженство достигнет мозга, и дальше пошел, бессмысленно улыбаясь потерянной горькой улыбкой... И вдруг наткнулся на антикварный под странным названием "Книги". Прежде тут и вправду одни только книги самые разные продавались, а теперь - и мебель, и фарфор, и всякие лампы чудесные, и даже дамские веера... А, надо сказать, Микол имел одну слабость, и слабость эта выражалась в нежной привязанности к редким старинным вещам.
Он вошел в магазин, и разом ощутил знакомый холодок под ложечкой. А потом ток крови как будто усилился, стало жарко и немного ослабли колени... Микол почувствовал, как время отхлынуло от него, напряжение спало... Он вспомнил, как прежде развлекался частенько, разглядывая какую-нибудь изящную безделушку и мысленно перемещаясь в разные времена, разные обстоятельства, и путешествия эти с изящным предметом в руках доставляли ему несказанное удовольствие.
Синий граненый хрусталь, прохладное и гладкое серебро, потускнелая бронза, резное дерево, вобравшее в себя застарелые запахи, выцветший абажуровый шелк... Ах, как это хорошо... хорошо! Он взял в руку тяжелый бронзовый канделябр, вспомнил маму... Она так мечтала о таком, нет - о паре таких! Даже копить начала, чтоб купить и поставить на пианино, но Микол заболел - бронхит, да ещё не простой, а с астмоидным компонентом, - врач посоветовал Крым, Симеиз. Она взяла отпуск, и они отправились в Симеиз, а мечта осталась в Москве и растворилась в небытии...
Мимо него в тесном проходе протиснулись двое: темноволосая, очень живая девушка в длинной черной юбке и бородатый парень постарше. Они рассматривали овальный ореховый столик с замысловатой резьбой...
"Неужели купят? - пронзило Микола. - Кто же они, студенты? Юнцы! Неужели такие могут его купить - он же триста долларов стоит! А хорош, гад!"
Ему вдруг чрезвычайно захотелось купить этот столик. Вообще что-то купить! Вместо этого, - в кармане бренчала последняя мелочь, - Микол подозвал молоденькую глазастую продавщицу и, наклонившись над ней, заговорил доверительно:
- Я хотел бы... знаете, это важно. Только вам. Я отчего-то вам доверяю. Вам известно, какой я человек? Са-мо-дур! Сам себя создать возмечтал, настроить как настройщик разбитое пианино. Понимаете, я понять захотел: что такое быть русским интеллигентом, - я, чья мать вырастила меня без отца и всю жизнь проработала бухгалтером в ЖЭКе... Она, - понимаете, она учила меня находить утешение в красивых вещицах и с упорством приговоренного, который роет подкоп из тюрьмы, собирала изящные безделушки и приучала меня...
Девушка беспомощно озиралась, не зная, что предпринять.
- Так что годам к двадцати я уже не мог обходиться без них, а мама... она умерла.
Его глаза перебегали с звонкого хрусталя на текучий фарфор, скакали по гладким округлым подлокотникам уютного кресла и впивались в побледневшее лицо продавщицы, которую он словно заворожил, - она и пискнуть не смела, слово молвить боялась, - по-видимому приняла его за маньяка...
Он схватил её холодную руку, чмокнул запястье, отпустил, обернулся вкруг себя, каблуками прищелкнул, широко повел воздетой рукой, как бы желая охватить этим жестом сокровища, прикорнувшие в этом тихом приюте подле осатанелой Садовой ... и говорил, говорил. Он вел свой рассказ про то, как мама его умерла, не успев налюбоваться на новоиспеченного денди, а денди не смог укоренить в себе сладостные привычки - ему было не для кого покрывать стол шитой скатертью и зажигать свечи. А вынырнувший из-за угла слом эпохи срезал кошельки у всех, кто ещё прекраснодушествовал - то есть, не научился красть. Он взахлеб говорил ей про то, как боролся, работал по ночам грузчиком, чтобы принимать гостей в рубашке с крахмальным воротничком, при свечах, подавая майонез в серебряном соуснике начала века, а тонкое дорогое вино в цветном хрустале. Однако, гости явно предпочитали содержание форме и, быстро нажравшись, сводили на нет все усилия. Но мать не могла понять, стучал он себя пальцами по грудине, - не могла понять, что не в этом дело! Можно выучить наизусть книжку Барбэ д'Оревильи о дендизме и ночевать с серебряным соусником под подушкой, но при этом интеллигентности не прибавится ни на грош! Вот Михаил Афанасьевич, он понимал это, но и другое он понимал: как это важно, когда уют... Он хотел в три года восстановить норму: квартиру, одежду, еду и книги в разбитой нищей Москве... И он....
- Э, могу я вам чем-то помочь? - вынырнул из-за зеркального шкафа смуглый, хорошо промытый и стильно одетый пожилой с ловкими блестящими глазками. - Талечка, ты ступай, погляди, какая цена на этот ломберный столик проставлена. Так что вас интересует? - продолжал допрашивать Микола пожилой.
- Благодарю вас, - сердечно кивнул Микол. - Благодарю!
И опрометью выскочил на улицу. Он тяжко дышал.
"Нервы, нервы! - бубнил про себя Микол. - Спрашивается, зачем было убегать, ничего дурного этот тип мне не сделал. Скажите пожалуйста, он, видите ли, мне не понравился! Ах ты, писака чертов!"
Он шмыгнул в ту же подворотню, откуда вылез перед тем, как зайти в магазин, огляделся, воровато сделал три глубоких глотка, отдышался... и уже спокойнее вернулся к своему променаду.