— Ну, тут много оснований. У нас сигнал был…
— Сигнал?
— Письмо, понимаете, поступило. Анонимное, правда. Но его нельзя было оставить без внимания. Письмо удивительно точно и, я бы сказал, правдоподобно отражало положение, сложившееся в ходе эксперимента по диссертации Воронова.
— Правдоподобное или правдивое?
— Ох уж эти газетчики! — Кожа на лице Полухина задвигалась, стала собираться складками на лбу и на щеках, что, видимо, означало недовольство. — Вечно к словам придираетесь.
— Такая уж служба… Ну ладно. Если будет нужно, вы уж разрешите, я вас еще побеспокою.
— Конечно! — Полухин встал вслед за Зуевым. — Мы сейчас новое расследование ведем, могут появиться интересные детали.
Зуев пожал холодную, жесткую руку. Выпуская ее, с надеждой подумал, что теперь, при новом расследовании, будет еще тот сероглазый — генерал.
Дежурный снова козырнул и снова улыбнулся, но Зуев не обратил на него внимания. Навстречу из сумрака коридора выплыла невысокая фигура, загородила дорогу.
— Извините… Можно с вами поговорить?
Зуев всмотрелся: подполковник, плечи широкие, волосы рыжеватые, щеки и нос покрыты веснушками. А-а, Букреев! Ну да, Букреев с кафедры Дроздовского. С ним как с секретарем парторганизации он тоже беседовал, когда собирал материал для очерка. Ничего особенного тогда Букреев не добавил. Но понравилось, что он все твердил про коллектив. И еще запомнилось — о Реброве-старшем и о Воронове говорил сдержанно. Тогда это выглядело естественно: у нас, мол, все хорошие, сами смотрите, кого расписывать и как.
— Поговорить? — отозвался Зуев. — Отчего же, давайте. Только пройдемте, где курить можно.
Они пошли на лестничную площадку. Букреев встал у окна, и в его рыжих волосах Зуев увидел седину. Подумал: «Видно, многое за плечами». А Букреев, заметив, что собеседник внимательно его разглядывает, заволновался, заспешил.
— Я не знаю, будете ли вы еще о нас писать. Но раз вы здесь, вам, наверное, интересно вернуться к истокам. И вот я считаю своим долгом… Одним словом, когда я сейчас вспоминаю всю эту историю, мне стыдно. Да, я не боюсь это прямо сказать. Стыдно за свои неверные шаги. Вам известно, что тут не последнюю роль сыграла женщина?
Зуев удивленно приподнял брови, но ничего не сказал.
— Жена Воронова, художница. Она писала портрет Реброва. Ну и… А главное — я знал об этом, но ничего не предпринял.
— А что бы вы могли предпринять? — Зуев посмотрел насмешливо, и Букреев смутился.
— Да, вы правы, такие вопросы решаются нелегко. Но есть еще один пункт: причина пожара. Я ведь тоже подозревал, что загорелось не у щита, и до сих пор не могу простить себе, что уступил, не записал особого мнения в акт. Это я-то, начавший трудовую жизнь монтером на подстанции… Мне, знаете, неловко сейчас проводить со слушателями лабораторные работы. Такое впечатление, будто их учу, а сам не знаю закона Ома. И с Вороновым я дружил, знал и ценил его как ученого, талантливого, очень талантливого, и как человека — он, конечно, способен принять удар на себя. Такой характер.
— Не такой уж плохой, а?
— Да, неплохой. Он молчал, а другие думали, что это признак виновности, нечего, мол, сказать в оправдание.
— Другие — это Полухин?
— Не только он.
— А Дроздовский?
— Этот на все смотрит с точки зрения дела. Но тень на плетень не наводит. Когда члены комиссии подписали акт, он спросил меня: «Тут все объективно?» Мне бы сказать о своих сомнениях, и он бы понял с полуслова, помог, а я промолчал. Неприятно сейчас говорить, но факт, промолчал.
Зуев наблюдал, как еле заметная под веснушками краска выступает на лице Букреева, и подумал — почему этот человек кается перед ним? Боится, что он теперь напишет зубастый фельетон, и просит снисхождения? Нет, ему и вправду стыдно, горько, тяжело. Это обрадовало Зуева, ему захотелось сказать Букрееву что-нибудь утешительное, по-мужски грубоватое, отчего порой бывает куда легче, чем от десятка отточенных фраз.
Но он не успел.
— У нас партсобрание в среду. По этому поводу. Приходите. Вам, наверное, интересно будет послушать.
— Пригласили бы на такое собрание месяца два назад, — невесело усмехнулся Зуев. — Как бы сейчас и мне, и вам хорошо-то было. А?
— Лучше поздно, чем никогда, — вздохнул Букреев.
— Слушайте, — сказал Зуев, — насчет собрания — я, конечно, приду. А как бы мне главного героя увидеть, автора рапорта?
— Алексея Реброва? Он еще, наверное, не ушел. Я скажу дежурному, пусть поищет. Вы здесь стойте, не уходите.