— Обглоданная Кость, — почтительно говорил Толстяк. — Ты самый старый человек нашего рода…
— Да, — соглашался тот, и голова его мелко тряслась. — Ты говоришь правду.
В тусклых глазах старика красными точками отражались угли костра, но сами глаза были мертвы и безрадостны, как осеннее небо. Это значило, что Обглоданная Кость слишком долго задерживался на земле, и ему пора уходить или к Верхним Людям, или в подводный мир к Людям Узкой Косы, что лежит меж двух морей, и на которую вылезает много морского зверя.
Мизинец слушал Толстяка. Он знал: именно так положено вести разговор с самым старым человеком рода. Нашедший жилище Страшного и убивший его должен начинать и вести разговор издалека.
— Я ходил в лес… — осторожно продолжал Толстяк.
— Да, да… — согласно кивает головой Обглоданная Кость. Мизинец видел: старик совсем не понимает, о чем хочет сказать ему охотник.
— Я видел много разных следов…
— Хорошо… Хорошо…
— Надо мной кружили вороны…
— Священная птица… — пробормотал старик.
— Вороны летали совсем низко и хотели сесть на снег… Обглоданная Кость встрепенулся. Взгляд его стал осмысленным.
— Ты убил!..
Толстяк в испуге вскинул руки и заслонил глаза ладонями. Через некоторое время он сказал:
— Я хочу подарить его тебе.
Охотник не произнес слово «медведь», чтобы не навлечь гнев духов.
Морщинистое, бурое лицо старика осветила счастливая улыбка, руки стали шарить по коленям, по вытертым штанам.
— Я принимаю твой дар! — закричал он. — Я пойду в лес!
Неведомо откуда Обглоданная Кость выхватил большой каменный нож с зазубренным лезвием, и рука, в которой он сжимал его, сразу перестала дрожать.
Услышав ликующий крик, в жилище вползли двое мужчин и, подхватив старика под локти, поставили его на ноги.
Мизинец и Птенец Куропатки вместе со всеми выбрались из шатра и, привязав лыжи, теперь уже как равные отправились вместе с охотниками к лесу, к туше убитого медведя. Обычай рода повелевал им поступить так.
Обглоданная Кость, прежде чем подойти к туше медведя, трижды обошел его вокруг, ударяя в утоптанный снег древком копья. Только после этого он наклонился и ловким движением каменного ножа надрезал ему шкуру на брюхе. Все пришедшие с ним сидели вокруг на корточках и почтительно молчали. Когда работа дошла до медвежьих лап, Обглоданная Кость простонал:
— Нгы!
Обдирая шкуру на голове медведя, он запричитал:
— Кох-кох!
Оленье Сало в тот же миг подбежал к нему и, торопливо работая костяной проколкой из оленьего рога, зашил оленьими жилами на шкуре дырки от глаз. Это делалось для того, чтобы Страшный не узнал, кто убил его, и не знал, кому мстить.
Наконец шкура была снята. Ни одной капли крови не пролилось на снег. Обглоданная Кость разогнул спину, чтобы передохнуть. Лицо его лоснилось от пота, глаза светились счастьем.
«Когда-то он был настоящим охотником, — подумал Мизинец. — У него умные руки. И все же ему пора умирать, потому что он больше не приносит в стойбище добычи, а только ест».
Юноша знал этот жестокий обычай рода, и все-таки ему было жаль старика.
Обглоданная Кость вдруг хрипло запел:
— Мыши грызут… Горностаи грызут… Разноголосо подхватили охотники:
— Грызут и грызут… Грызут и грызут…
Евражка отнял у старика зазубренный нож и протянул ему свой — блестящий, с острым лезвием из дымчатого, почти черного камня. Тот взял его и, снова склонившись над медведем, стал ловко отделять части туши по суставам: дробить и ломать кости было нельзя. А когда он отрезал медвежью голову, охотники окружили тушу зверя и стали помогать старику. Слышен был только хруст суставов, да изредка кто-нибудь из охотников приглушенным голосом вскрикивал.
Когда разделка была закончена, охотники взяли голову Страшного, его внутренности, переднюю часть туши, лапы. Остальное должно было остаться на месте до завтрашнего дня. Мясо сложили в кожаные мешки, взвалили на спины и направились в стойбище.
Мизинцу и Птенцу Куропатки тоже досталось нести по большому куску. Скрывая радость, молча они пустились в обратный путь.
Мизинец хорошо знал — сердца охотников поют от радости. Скоро, совсем скоро наступит праздник Поедания. Он продлится три дня и три ночи, но веселиться, громко говорить об этом до поры до времени нельзя.
Все эти дни Мизинец старался запомнить каждое слово, каждый жест охотников, потому что знал — наступит время, когда он все должен будет уметь делать сам.
Близ стойбища вернувшихся с добычей охотников встречали те, кто не пошел с ними. Это были одни мужчины.
У дальнего шатра мелькнули фигурки двух женщин — старухи Белки и молодой Упрямоглазой. Старуха сердито и сильно била молодую оленьей лопаткой по спине и толкала к шатру. Мизинец догадался: Упрямоглазая проявила недозволенное любопытство к делам мужчин, а это могло навлечь на род беду. Белка знала, как часто приходят беды и несчастья, поэтому гнев ее был неподделен.
В стойбище было непривычно тихо. Даже пес Острозубый не выскочил навстречу. Сначала Мизинец не понял, отчего это, и забеспокоился, отыскивая глазами пса. Но потом догадался: все собаки были уведены далеко от жилищ и крепко привязаны к кольям, воткнутым в снег. Они не должны были грызть кости медведя и лизать его кровь.
У шатра, где жил Толстяк, горел большой огонь, и в нем лежали круглые речные камни, а рядом стояло большое корыто, выдолбленное из ствола тополя, до половины наполненное водой.
Пришедшие передали свою ношу встречающим. Теперь наступило их время. Проворно развязав кожаные сумки, они сложили в корыто голову, язык и сердце медведя. Другие стали выхватывать из огня раскаленные камни и бросать их в воду. Белые облака пара взметнулись к небу, вода забурлила и запузырилась. В морозном воздухе вечера вкусно запахло мясом.
Те, кто не занят был у большого огня, ушли в жилище Толстяка и точно в таком же корыте, точно так же варили внутренности, легкие, лапы, грудину медведя.
Когда приготовления были закончены, и на краю земли, за горами, погас свет зари, все вползли в жилище. На почетное место прямо против входа, сел Обглоданная Кость, справа от него — Толстяк, нашедший жилище Страшного. Остальные быстро расселись по старшинству.
Старик, выхватив из корыта кусок мяса, стал отрезать ножом куски и раздавать сидящим. Он дал их всем, кроме Мизинца и Птенца Куропатки.
Каждый брал свою долю и сейчас же, не мешкая, помогая себе каменным ножом или осколком острой плитки, отхватывал ломти полусырого, истекающего кровью мяса и глотал их, почти не жуя.
Куски от передней части туши медведя считались наиболее священными, и потому каждый спешил их съесть побольше.
Когда очередь дошла до языка, Обглоданная Кость разрезал его на мелкие кусочки так, чтобы каждому досталась одинаковая доля.
— Наш язык, высовывающийся при тяжелом дыхании… — говорил каждый охотник, прежде чем проглотить доставшийся ему кусочек. — И-ых! И-ых!
От всего увиденного и услышанного у Мизинца закружилась голова и смешались мысли. Он сидел на оленьей шкуре, поджав ноги, и с восхищением смотрел на все происходящее. В первый раз их с другом пустили на праздник Поедания, принимать участие в котором могли только настоящие мужчины — охотники. Раньше, до того как им дали имя, когда кто-нибудь из рода убивал медведя, приходилось отсиживаться подолгу в шатре с женщинами и маленькими детьми.
Наконец все сваренное мясо было съедено. Лица охотников блестели от жира и сытости. Они похлопывали себя по животам и отползали на ворохи шкур, подальше от жаркого костра. В жилище стало душно. Сверху падали на обнаженные головы охотников крупные капли, смешанные с сажей.
По одному, по двое люди стали вылезать из жилища на свежий воздух. Самые проворные снова набросали в костер круглых камней, а в корыта наложили груды мяса.
Скоро все собрались возле большого огня, легли прямо на снег. Два молодых охотника поднялись от костра и стали медленно расхаживать взад и вперед по освещенному тесному кругу. Шаг их был легок и осторожен. Они словно пробовали ногами твердость земли.