Занятый делом и своими думами, Лоок не услышал, как сзади к нему подкралась Илла, сестра Острого Носа и Мохнача. Девушка легонько хлестнула его по спине гибкой ивовой веткой. От неожиданности Лоок подскочил, но, увидев смеющуюся девушку, тоже улыбнулся и опять принялся за свою работу.
— Лоок испугался? — спросила она, поигрывая ожерельем из продолговатых раковинок.
— Лоок испугался, но он никого не боится, — ответил юноша, не поднимая головы.
Лоок сказал правду: он никого не боялся. Но почему-то робел перед дочерью вождя.
Илла постояла немного в надежде, что Лоок оставит свою работу. Потом вдруг кинула в него рассерженно ветку и быстро пошла к реке. Пройдя несколько шагов она оглянулась и крикнула:
— Лоок боится посмотреть на Иллу! Он ли дрался с клыкастым и победил его?
Имя убитого зверя прямо не произносилось: урсы думали, что его дух мог явиться на зов и отомстить всем, кто ел его мясо.
Лоок смотрел ей вслед, пока она не скрылась в прибрежном ивняке. Конечно, пора бы попросить вождя отдать Иллу ему, Лооку, в жены. Но Острый Нос, а за ним и Мохнач наверняка отговорят отца сделать это, а если вождь откажет, то это будет навсегда. И за что Острый Нос так ненавидит Лоока? Боится, что после отца не быть ему вождем племени? Сам виноват. Всех, кто слабее, обижает, при дележе добычи забирает лучшие куски. Но пусть он не трогает Лоока. В детстве сын вождя ел сытнее, поэтому одолевал Лоока. Теперь же Лоок никого не боится и готов сразиться с каждым, кто станет на его тропе. Он сегодня поговорит с вождем об Илле, как только злые духи перестанут терзать старика. И повеселевший Лоок запел:
Приход Уолы, Большого Огня
Небо за горами стало красным, будто там разложили огромный костер. Лоок любил восход лучезарного светила, когда долина просыпалась, становилась многоцветной, разноголосой, доброй. И сейчас юноша, отложив сверло, засмотрелся на то, как Уола, Большой Огонь, поднимался из-за гор, где он спал, чтобы начать свой обычный путь по голубой земле. Огоньками вспыхнули капельки росы на траве, цветах и листьях деревьев; звонче запели птицы, исчезли последние клочья тумана.
Молодому урсу хотелось протянуть руки навстречу Уоле и сказать ему, что он, Лоок, всегда рад видеть его, ясного и теплого. Однако Лоок молчал, потому что произнести такие слова — значило оскорбить Оленя, покровителя урсов. Уола был, несомненно, велик и могуч, но далек и, как думали урсы, не кормил их, а только грел, да и то не всегда. Зачем же его почитать? А Олень всех кормит, одевает, обувает, дает кости для изготовления оружия. Когда-то самый старый урс, Одинокий Рогач, начал поклоняться Уоле, и за это его изгнали из племени. Большой Огонь не наказал обидчиков старика, и урсы поняли, что Олень сильнее, чем светило.
Задумчиво глядя на огненный круг, Лоок думал о том, что Уола добр, но иногда сердится, и тогда под его лучами умирает трава, а за нею и звери. Разве он не могуч? Однако он непонятен. Что Уола ест и пьет? Каково его жилище? Почему он сильно греет летом, когда и так тепло, а зимой, когда замерзают люди, он холоден?
А солнце поднималось все выше и выше, заливая долину светом и теплом; заискрилась река, в прибрежных зарослях защелкал соловей.
Старики, радуясь теплу, сбросили с себя накидки, небольшие меховые одеяла с костяными застежками, но оставались возле костра. Они ожидали возвращения детей с реки.
Перестал стонать вождь — с восходом светила злые духи оставили его.
На короткое время в стоянке воцарилась тишина. Но вот послышались крикливые голоса подростков, заискивающий визг и лай собак, сопровождавших удачливых рыболовов. Впереди ватаги с огромной рыбиной на плече шел худой, загоревший дочерна подросток Олли. Подойдя к Лооку, он остановился.
— Ты становишься настоящим охотником, Олли, — похвалил его Лоок.
Мальчик радостно подпрыгнул, чуть не уронив рыбину, и поспешил к костру. Лоок с улыбкой проводил глазами Олли. У мальчика не было родителей: отца растоптал зубр, потом умерла мать. Она не болела, но так много думала о погибшем муже, что отправилась вслед за ним в страну, где голубая земля. После смерти родителей за Олли присматривала Эрри, старшая женщина племени, а когда тот подрос, его стал опекать Лоок, сам выросший без отца и матери.
С возвращением детей стоянка оживилась. Очнувшиеся от дремы старики стали суетливо подбрасывать в костер сухие сучья, женщины принялись потрошить рыбу, дети раздували новые костры; ожидая объедков, скулили собаки. Выпотрошенную рыбу, проткнув прутиками, держали над огнем или, обернув листьями лопухов, зарывали в горячий пепел. Пока она поспевала, подростки, перебивая друг друга, шумно рассказывали о том, как они били гарпунами рыбу, и как самая большая рыбина, такая как зубр, не меньше, ушла вместе с гарпуном.
Белобородые старики, слушая детей, кивали лысыми головами, словно соглашались с ними. Но старые мудрые урсы точно знали, что такая рыба уже перевелась в реке. Вот в дни их молодости подобных великанов ходило по реке видимо-невидимо. Что и говорить, раньше и в лесу было больше зверей и птиц, и люди были здоровее. А теперь…
Привлеченный шумом и дразнящим запахом рыбы, из своего жилища выбрался Оэл. Он был невысокий, но широкогрудый, с густой клочкастой бородой. Хотя злые духи и оставили его в покое, вождь был сердит. Взяв суковатую дубину, он подковылял к ближайшему костру, разрыл пепел, достал вкусно пахнущую рыбу и быстро покончил с нею. Олли печально смотрел, как вождь расправлялся с лучшей рыбиной, которой он так хотел угостить Лоока! Но что поделаешь, рыбу уплетал сам вождь, а с ним не поспоришь… Оэл довольно проворчал и показал жестом, что теперь и другие могут приниматься за еду, сам же, тяжело ступая, направился к Лооку.
Подставив спину солнцу и опершись на дубину, Оэл долго, хмурясь, смотрел, как молодой охотник сверлит камень, и думал: зачем столько дней тратить на поиски крепкого камня, а потом вот так мучиться над ним? Выломай себе дубину и иди на охоту. Или возьми копье с костяным наконечником. Разве оно плохо служит меткому охотнику?
— Палицу легче сделать, и она надежнее, — наконец, молвил вождь, пристукивая своей дубиной.
— Но каменный зуб лучше вгрызается в тело зверя, — возразил юноша, подняв голову.
— Камень опять треснет, а тебя разорвет или растопчет лютый зверь, — прохрипел Оэл.
И как бы в подтверждение его слов вдалеке от пещер, где всегда зимовали урсы, донесся рык льва — гривастого мурра.
— Глупый мурр, — сказал вождь, — сам себя выдает.
Лоок кивнул головой, как бы соглашаясь с вождем, и Оэл смягчился. Ему нравился юноша тем, что не рвался верховодить в племени, но был смел. Странный он какой-то и непонятный. Храбро сражался в бою и никогда не поднимал свою булаву на раненых врагов. Иногда, глядя на дальние горы и восходящее светило, становился задумчив и что-то шептал, но не заклинания, потому что их мог произносить только он, вождь. Не забыл Оэл и того, что Лоок заступился за Старого Рогача, когда того изгоняли из племени. Его теперь зовут Одиноким Рогачом. Однако не загордился ли Лоок, убив щетинистого зверя? Надо заставить его признать, что палица более грозное оружие, чем каменная булава.
Мрачно поглаживая ожерелье из резцов медведей, волков и лисиц, Оэл напомнил, что именно палицей, а не булавой он убил зверей, чьи зубы носит на шее. А зубы эти предохраняют его от мести духов убитых четвероногих.
На это Лоок уклончиво ответил, что каждый берет в руки то оружие, какое ему сподручнее, и что вкус мяса одинаков, чем бы ни убили зверя. А вот ожерелье вождя, все знают, — это украшение настоящего воина и охотника. Кое же кому, хитрому и злобному, следует носить ожерелье из змеиных головок.