Население бросало все дела и выходило укреплять берега.
…Шумеров, кряжистых, полнотелых, приземистых, самой землею глиняной словно бы рожденных для земляных работ и из глины лепленых, круглолицых, мясистоносых, так и видишь кишащими по колено в воде, в жидком месиве.
(«Так и видишь». По подсказке, конечно. Наивная фигурка «писца»-месопотамца кочует по страницам историй искусства и культуры. От нее и отталкиваются. Вот, мол, каков был здешний тип.
— Да совсем не был он такой!
Прекрасно. Все пишут был, а оказывается, не был.
Татьяна Алексеева, например, — как другие, не знаю, — считает, что просто писец выдался упитанный, и одна эта скульптурка стоит меньшего же, чем антропологические соображения, согласно которым местное население должно было быть, напротив, поджарым, длинноногим.)
Не очень-то им нравилось все это, шумерам. Вечно мобилизации. Гильгамеш, царь Урука, все население общин обязал выполнять ирригационную повинность. Они отлынивали, ворчали, ссылались на немоготу и на другие важные причины. Но царь есть царь. А он к тому же, как и все месопотамские владыки, в ирригации видел главный свой конек. Царей месопотамских, основателей династий, изображали оросителями страны и подателями вод.
Природа предоставила этносу плодородную почву, нанесенную долгим усердием рек, солнце без ограничений и достаток вод. Люди терпением и трудом осушили землю, и она стала родить хлеб. А когда рождает земля, плодится и человек. Больше едоков надо накормить — пора расширять хозяйство. Народ и тут не сплоховал. Программа ирригационных работ была выполнена на уровне лучших мировых образцов…
Ирригационный бум принес свои плоды и радужные надежды на будущее. Энергия месопотамского этноса била через край. Перекраивались царства, сменялись династии, воздвигались дворцы и храмы, возникали одни города, сравнивались с землей другие.
Потом наступило успокоение. Расцвели ремесла, торговля. И тогда, сначала незаметно, на пышном теле цивилизации стала появляться сыпь, так что-то, ерунда, бугорки соли… Ландшафт и этнос…
Месопотамские божества — местные реки — находили злое удовольствие в том, чтобы сбивать с толку народ. Это были боги таимых неприязней. Кто праведен и какие дела неугодны? За что наказания? Бедный, безвинно казнимый Иов, не из месопотамских ли недр вышел ты в мир вместе со сказанием о всемирном потопе?
«Человек с ласковым взором убог… На кого надеешься, бессердечен… Земля — приют злодеев». Жалобы на несправедливость богов звучали и в древнеегипетской литературе, но горькой детской обидой. Подверженная более превратностям, месопотамская цивилизация реалистичнее глядела на мир. Хныча на богов, она изобретала! Потому-то, несмотря на потрясения и периоды упадка, продержалась центром кристаллизации культур четыре тысячелетия.
Одна из самых долгих цивилизаций. Объясняя ее живучесть, можно сослаться на то, что на земле потопов, вторжений, завоеваний, где тесно, как на базарной площади, где тайно сочетаются и рвут и мечут друг друга народы и государства, — здесь история природы и история людей в их принудительном альянсе не знали ни отдыха ни срока, развили высокую напряженность, игру вселенских страстей, в горниле которых зачинаются и закаляются этносы.
Месопотамия оставила удивительное наследство. Ее приоритет в изобретении писаного свода законов, кредитной системы неоспорим. Ее клинопись была общепризнанной в дипломатической переписке повсеместно на Ближнем Востоке в течение столетий, и канцелярские принадлежности — глиняные дощечки, круглые печати, палочки, эти пленительные хранители отпечатков духовной и деловой жизни, забот и радостей такого несказанно далекого прошлого с его вполне городским, суетным укладом, с его математизацией (предполагают, что теорема о квадрате гипотенузы была открыта в Вавилоне до Пифагора), раздумьями над проблемой добра и зла — донесли до нас эхо утонченной культуры, поэзии, морали. Куда все это делось?
Закат месопотамской цивилизации сопровождался медленным умиранием ее земледелия.
Как и египетское, оно развивалось на поливных землях. Ирригация была организована, полив осуществлялся там и тут похоже, что наводит на мысль о «переносе опыта». Отличие же составляла, возможно, и не оцененная поначалу деталь.
Египтяне впускали воду с одного края поля, она напитывала почву и с другого края возвращалась в реку или шла на поле, лежащее ниже по течению. В Месопотамии, плоской, как стол, уклон чуть больше четверти дециметра на полтора километра, реки текут еле-еле и вернуть в оросительную систему лишнюю веду с полей невозможно: она с грехом пополам добирается до отдаленных участков и застаивается, медленно просачивается вниз, испаряется.