Марина почувствовала себя так, будто по ее обнаженному телу скользнул леденящий ветерок. Ей стало зябко и неуютно. Он читал стихи будто для нее. Будто предупреждал…
— На проезжей дороге трава не растет, — повторила она. — Как страшно.
— Вот уж не думал, что могу кого-нибудь испугать своими стихами, — криво улыбнулся Тимофей.
— Не стихами. Сравнениями. Страшно, когда говорят о душе: проезжая дорога.
— Спасибо. — Он соскользнул на пол и встал перед ней на колени. — Спасибо, что ты пропускаешь мою боль через свое сердце. Если бы ты знала, как порой мне не хватает обычного участия. Ощущения, что тебя понимают. Что рядом с тобой человек, который слышит стук твоего сердца…
Марина сидела без движения, как будто из ее души тонкой струйкой вытекало что-то привычное, устоявшееся, то, с чем она жила долгие годы и к чему привыкла, и на место этого привычного вливался тот самый леденящий холодок, заполняя освободившееся место. Только холодок, и ничего больше. Она тщетно ждала тепла — тепла не было.
«В чем дело? — закричал в испуге ее внутренний голос. — Что с тобой происходит? Разве так бывает — вместо тепла холод?!»
А Тимофей между тем зарылся лицом в ее колени, отодвинул махровую ткань и приник губами к коже. Как обжег. Но откликнулось на это опять-таки не сердце и не душа, а некая чувствительная точка внизу живота.
— Спаси меня! — почудилось ей. — Воскреси!
Его горячие губы нежно касались ее ног, и ткань мягко скользила, распахивалась, открывая Марину им навстречу.
Ага, вот и откликнулось сердце. Но не так, как откликаются на высокое чувство, ее будто кольнуло, сердце застучало, когда он коснулся ее губами… там, куда прежде ее никогда не целовали. На мгновение ее охватила паника, но Тимофей что-то прошептал, продолжая целовать ноги, и она опять расслабилась, отдаваясь непривычной ласке.
Она закрыла глаза. Он не причинял ей никакой боли. И это было странно. Что же тогда делал с ней Михаил, если прежде секс был для Марины не столько удовольствием, сколько тяжким испытанием…
Тимофей перестал ее целовать и с удивлением посмотрел на ее закушенную губу.
— Мариша, что случилось? Я сделал тебе больно?
— Нет. — Но голос ее предательски дрогнул, а глаза наполнились слезами.
— Ты боишься? Самых обычных отношений между мужчиной и женщиной? Кто же это сотворил с тобой такое?
— Мой муж, — прошептала Марина. — Он всегда брал меня силой.
— Козел!.. Или тебе это нравилось?
— Нет, — сказала она и всхлипнула. — Я чувствовала себя в постели как в зубоврачебном кресле.
Он захохотал. Но тут же осекся:
— Прости, представил себе некий прибор вместо бормашины… И ты не сопротивлялась? Не говорила, что тебе это не нравится?
Она смутилась и покраснела, не зная, как ответить на его вопрос.
— Ты будешь смеяться… Я думала, что это нормально. Что так и должно быть, понимаешь? Он ведь был у меня первым мужчиной и единственным… Глупо, да?.. И потом… он говорил, что я фригидная. То есть холодная…
— Я знаю, что такое фригидность, — проговорил он, пожалуй, излишне резко и опять спохватился: — Извини!
— Нет, теперь я знаю, что слова Михаила — это еще не приговор…
— Откуда ты это знаешь? — быстро спросил он.
— Ты меня напрягаешь! — рассердилась Марина. — Если ты все время собираешься допрашивать меня таким образом, то уж лучше мне опять вернуться на квартиру. Просто я почувствовала это, и все!
Он спохватился и стал целовать ее руки.
— Прости, сам не знаю, что со мной творится. Я чертовски ревную тебя к твоему мужу, и если бы у нас в стране были разрешены дуэли, я застрелил бы его недрогнувшей рукой.
Тимофей запахнул халат и резко стянул его поясом, но Марина успела заметить, что он уже полностью был во всеоружии. И сумел остановиться? Она опять подумала, что Михаил в таких случаях считался только со своими желаниями. Для его «хочу» не было ее «не могу». Он бы заломил ей руки, навалился на нее, раздвигая своим коленом ее стиснутые ноги…
— Тяжелый случай! — между тем пошутил Тимофей. — Пожалуй, для храбрости мне надо выпить.
— Для храбрости?
Неужели Марина напугала его сообщением о своей фригидности? Ей вовсе не хотелось получить и от него такое клеймо. Ведь до сих пор она считала себя почти инвалидом секса и потому закрывала глаза на похождения Михаила.
Объясняла себе, что он уходит к другим, потому что с ней ему не может быть хорошо.
— Для храбрости, — повторил Тимофей. — Такой случай — экзамен на право называться настоящим мужчиной.
— А я в этом случае кто? — Марина поняла, что он шутит.
— А ты — трудный субъект, которого нужно завоевать, чтобы получить желанный диплом.
— Ты успокаиваешь меня. — Она пригорюнилась. — Это бесполезно, да? Когда женщина не получает удовольствия от секса…
— Скажи, а целоваться тебе нравится? — спросил он, не обращая внимания на ее слова.
— Нравится.
— Вот видишь, у меня появилась надежда. — Он вложил в ее руку бокал и чокнулся. — За нас. — Подождал, пока она допьет, отобрал бокал и притянул ее к себе. — Ах ты, бедная овечка! Мне ли роптать? Судьба преподнесла мне такой подарок — право разбудить в любимой женщине женщину… Иди ко мне.
Он посадил ее к себе на колени.
— Скажи, чего тебе сейчас больше всего хочется?
— Чтобы ты погасил свет, — вырвалось у нее.
Свет и в самом деле мешал ей, как если бы она знала, что за ними кто-то подсматривает.
Он снял ее с колен, но из рук не выпустил, а пристроил на плече, чтобы освободить руку и погасить свет.
Правда, абсолютного мрака все равно не получилось — напротив их здания строился еще один высотный корпус, и свет прожектора на стреле подъемного крана падал в окно. Можно было бы задернуть шторы, но и этому полумраку Марина была рада.
Тимофей осторожно снял с нее халат и небрежно сбросил свой прямо на пол. Марина по-прежнему сидела у него на коленях, но уже не дрожала, как прежде, хотя все равно волновалась.
Он коснулся ее губ, приглашая ответить на поцелуй. У нее получилось не очень умело, но ему понравилось. Марина мельком подумала, что она совсем темная, несмотря на то что читала «Эммануэль» и смотрела порнокассету.
Тимофей в отличие от нее на мысли не отвлекался. Он оторвался от ее губ и коснулся шеи — миллион мурашек побежали по ее телу, даже, кажется, дыбом поднялась кожа.
Тимофей взялся губами за мочку уха, и опять Марина содрогнулась, как от удара током.
— Холодная? — тихо засмеялся он прямо ей в ухо. — Да у тебя нет ни одного нечувствительного места!
Он осторожно положил ее на кровать.
Странное оцепенение нашло на Марину. Как будто ее, точно змею, волшебной дудочкой зачаровал факир. И в то же время вся она казалась себе одной чувственной клеткой, которая отзывалась на каждое прикосновение Тимофея.
Когда он стал целовать ее грудь, осторожно, нежно, она чуть не застонала от удовольствия, но все еще контролировала себя, потому что этого порыва устыдилась.
Но он, кажется, решил не давать ей передышки. Все ее тело горело от его поцелуев, а та самая точка внизу живота запульсировала почти болезненно. Тимофей коснулся ее пальцем, и Марина жалобно попросила:
— Тима! Тимочка! Пожалуйста!