По лицу Мазхара пробежала гримаса отвращения.
– Да, да! Ты уже мне говорила о чём-то подобном…
– Так ведь душа болит за тебя, дитя мое. Думаешь, легко быть матерью? Нет, я не собираюсь вмешиваться в твою жизнь. Поступай, как знаешь. У тебя своя голова на плечах, и законы ты получше других знаешь. Не будет Назан, так появится другая, а потом, может, и третья. Для меня всё едино… Ну, я пошла…
Когда дверь за Хаджер-ханым закрылась, Мазхар ощутил такую острую ненависть к Назан, что ему захотелось тотчас бежать домой и вышвырнуть её на улицу. Но он был вынужден сдержаться. Надо было закончить кое-какие дела в конторе, а потом ехать в суд, где сегодня рассматривалось дело об убийстве, которое он вёл.
Мазхар в изнеможении опустился на стул, стоявший у письменного стола, и поглядел в окно. Погода испортилась: небо заволокло тучами, послышались удары грома. Надвигалась гроза.
9
Когда Мазхар выходил из здания суда по особо тяжким преступлениям, дождь лил словно из ведра. Он прыгнул в один из фаэтонов, мокнувших у подъезда в ожидании седоков.
Выглянув из-под накинутой на голову чёрной клеёнки, извозчик спросил:
– Вас домой, бей-эфенди?
– Нет! – Слово «дом» больно кольнуло его в самое сердце. Он не знал, куда теперь ехать. А может, напротив, хорошо знал. Только ему почему-то хотелось, чтобы извозчик сам назвал заветное место. «Ну и человек ты, – укорял себя Мазхар. – Твоя связь с Жале стала уже притчей во языцех. Мудрено ли извозчику догадаться?» И он сказал решительным голосом:
– Отвези меня в контору, а сам поезжай за Жале.
Извозчик щёлкнул бичом, и лошади побежали, подгоняемые косыми струями дождя.
Мазхар всё ещё продолжал думать о деле, которое только что слушалось в суде. Убийство вызвали распри из-за земельных наделов. Оно было не первым и, конечно, будет не последним. Мазхар это хорошо понимал. Сейчас всё складывалось так, что он, наверное, выиграет этот процесс. Казалось бы, надо быть довольным. Но его буквально преследовали полные ненависти глаза ответчиков-крестьян. Когда он проходил мимо этих людей в неуклюжих чёрных штанах и грубых йемени[12], он слышал за спиной их ропот. А сколько презрения было в их взглядах!
Он закурил сигарету. Казалось, его совесть могла быть спокойной. Закон – на стороне истцов, а он стоял на страже закона. И доказательства, которыми он располагал, были вполне достаточны для того, чтобы выиграть дело и добиться решения о возврате самовольно захваченной крестьянами земли. Всё это так. Но, выиграв дело, он оставит без хлеба и работы многих людей. Значит, решение суда только распалит гнев и ненависть тех, кого силой заставят возвратить землю. Он знал всё это и не мог подавить в себе сочувствия к беднякам крестьянам.
Резким движением Мазхар стряхнул пепел сигареты. Сегодня ему пришлось немало потрудиться. Он добился снятия ареста, наложенного на имущество одних, и наложения ареста на имущество других. Подготовил кассационную жалобу по одному проигранному делу и отправил её на почту. Занимался и какими-то купчими. Одним словом, он чувствовал себя очень усталым и считал, что вправе отдохнуть.
Возле конторы он вышел из фаэтона. Дождь немного утих.
– Ну а теперь поезжай за Жале! – приказал Мазхар.
– Слушаюсь, эфенди.
Жале лежала на кровати и, покуривая сигарету, болтала со своей товаркой Несрин. Болезненная, туберкулёзная Несрин наставляла Жале, словно была её матерью:
– Как бы там ни было, а мы люди пропащие. Но зачем же губить других?
Она упрекала Жале за то, что её связь с Мазхаром зашла так далеко, и взывала к совести подруги.
– А другие прислушивались к голосу своей совести, когда губили меня? Скажи, Несрин? Говорила в них совесть?
Несрин закашлялась. Прижимая ко рту платочек, она пыталась остановить приступ кашля, но это никак не удавалось. Наконец, выплюнув мокроту, она смогла ответить:
– Нет! Нет! Но…
– Значит, по-твоему, я должна поступать не так, как другие? Но за кого же ты меня принимаешь, скажи, ради аллаха? Не думаешь ли ты, что я собираюсь стать столь же чистой и непорочной, как сам пророк?
– Нет, я не об этом говорила тебе…
– Не об этом! Ты говоришь о долге, а разве у меня нет сердца? Разве я не могу когда-нибудь полюбить? Разве я не смею желать, чтобы любимый человек всегда был рядом со мной? Кстати, этот человек разделяет подобное мнение. Кстати, ему опротивела жена – простая, невежественная женщина. А во мне он нашёл то, чего не мог найти в ней. Но на моём месте может оказаться и другая. Поручишься ли ты, что у той, другой, заговорит совесть?..
Жале не договорила. Раскрылась дверь, и в комнату вошёл улыбающийся Рыза.
– Готовься, Жале-ханым! Твой час пробил!
Жале с нескрываемым раздражением, чего с ней обычно не бывало, посмотрела на гарсона.
– Что ещё там?
– За тобой прислан фаэтон.
Она повернулась к Несрин:
– Вот, пожалуйста! Я даже ничего не знала. Да кто же кого сводит с ума, он меня или я его?
Несрин ничего не ответила.
Жале вышла умыться, а Рыза, почуяв, что у них происходил какой-то важный разговор, вкрадчиво спросил:
– Что у вас тут опять было?
Несрин грустно посмотрела на него.
– Да так… Ничего.
– Значит, скрываете?
– Нет, дорогой! Нам нечего скрывать. Мы всё о том же…
– О связи Жале с адвокатом? Посмотрела бы ты на него – мрачнее тучи! Дома совсем не показывается. И правильно делает! У него такая вредная мать, так и норовит заварить какую-нибудь кашу…
Жале вытерла лицо и руки полотенцем, швырнула его на кровать и, не обращая ни малейшего внимания на присутствие Рызы, стянула с себя ночную рубашку. Подойдя к зеркалу, она позвала:
– Рыза!
– Слушаю, сестрица!
– Затяни-ка мне корсет!
– Да вознаградит тебя аллах за такую милость!
Он подбежал и увидел в зеркале из-за спины молодой женщины полные груди, с которых соскользнул розовый бюстгальтер.
– Чего глазеешь? Затягивай!
– А как? Где тут концы?.. – он шарил руками по обнажённому телу, ничего не в силах сообразить.
– Рыза! – прикрикнула на него Жале.
– Что поделаешь, сестрица, я не виноват…
Она обернулась:
– Ах ты, пёс паршивый! Возьми концы и затяни покрепче. Вот так! А теперь завяжи.
У Рызы тряслись руки. Он туго затянул шнуры и крепко завязал их.
– Крикни-ка извозчику, чтобы перестал клаксонить, – приказала Жале. – Подождет, успеется!
Рыза распахнул окно:
– Чего расшумелся? Ханым собирается. Думаешь, это просто? Что такое? Дела, говоришь, у тебя есть какие-то? Ну и дуралей! Дела! Бахшиш получишь, забудешь о своих делах! – И он с шумом захлопнул окно.
– Кто там на козлах, араб Хасан? – спросила Несрин.
– Как ты догадалась?
– Да он любит поскандалить.
Наконец Жале была готова, но, прежде чем покинуть комнату, подошла к подруге и чмокнула её в щеку.
– А меня? – проговорил, глотая слюну, Рыза.
– Пошёл отсюда, обезьянья рожа! – огрызнулась Жале и вышла.
Когда они остались вдвоём, Несрин сказала:
– Мне очень жаль жену адвоката, Рыза.
Присев на край кровати, Рыза закурил.
– Если бы ты её видела! Сущий ангел. Но не везёт бедняжке! У неё такая свекровь, не приведи аллах! Женщине далеко за пятьдесят, но, лопни мои глаза, если вру, старуха делает мне авансы. А я думаю: «Погоди. Сначала надо прикинуть, что это мне может дать». Жена у меня, Несрин, злая как собака. Я ей говорю: «Чего бранишься, неужели думаешь, я разведусь с тобой и возьму эту старуху? Денег у неё полно, вот о чём подумай. Раз дело на мази, зачем отказываться? Денежки из неё надо выдоить». Правильно я рассуждаю? Так нет же, жену словно бес обуял: «Разве, – кричит, – эта старуха не женщина?» Эх, не будь я Рыза, если не выужу у старухи денег, чтобы открыть кабачок!..
Несрин, погружённая в свои невесёлые думы, не слушала болтовню гарсона. Она пыталась представить себе жену адвоката. Должно быть, это маленькая, хрупкая женщина, с большими чёрными глазами. На ночь она уходит спать в кладовку, а днём живёт в постоянном страхе, что не сегодня-завтра её вышвырнут на улицу. Чего доброго, она может покончить с собой…