– А от кого вы узнали о проступке своей жены? – прервала его Жале.
– От матери.
Жале рассмеялась нервным смехом.
– Почему ты смеёшься? – спросил Мазхар.
Она сразу стала серьёзной:
– Мне не хотелось бы выступать в роли заступницы вашей супруги, но вы слишком легковерны. Вы верите каждому слову матери, значит, не совсем понимаете, что это за человек. Я видела её всего один раз, но сразу раскусила. Представляю, сколько приходится терпеть от неё вашей несчастной жене.
Мазхар налил себе ракы. Они чокнулись и выпили.
– Хаджер-ханым скверная, коварная женщина, Мазхар-бей! Она вас ловко обводит вокруг пальца, а вы даже не замечаете. Не обижайтесь, но это не делает чести вашей проницательности!
– Это я-то не замечаю? Я, успешно распутавший столько дел? Я, кого прозвали «удачливым адвокатом»? По-твоему, меня обводят вокруг пальца?
– К сожалению, да!
– Хорошо, продолжай!
– Ваша жена, о которой иногда рассказывает гарсон Рыза, представляется мне вовсе не дурой, а вполне нормальной женщиной. Не сомневаюсь, что она никогда не позволила бы себе нарушить ваш запрет, а тем более хвастать подарком перед соседями.
Мазхар глубоко вздохнул:
– Я хочу тебе сказать, Жале, что даже если в данном случае ты и права, то всё равно я недоволен своей женой, мне не нравится её покорность и безразличие ко всему.
– О, это другое дело! Думаю, что здесь вы во многом правы. Но зачем же всё валить на бедняжку? Когда вы несправедливы, я не могу стать на вашу сторону.
– Ты умница. Признаюсь тебе, что дело вовсе не в этой истории с перстнем, которую так раздувает мать. Я-то хорошо знаю, что она готова превратить муху в слона. Не думай, что я верю её сплетням. Мне слишком хорошо известно, что она собой представляет. Но просто я совершенно неудовлетворён своей семьёй: женой, матерью, даже… сыном. Мой сын, Жале, воспитывается не так, как мне бы хотелось. Он славный, сообразительный мальчуган, но нет в нём детской резвости, весёлости… Какой-то пришибленный. Да что там говорить, обстановка в доме угнетает даже меня. Не хочу я туда возвращаться! Пойми меня, Жале! Ведь ты разумная женщина, многое повидавшая в жизни. Пойми же меня, ради аллаха! Если ты не захочешь понять, если, не разобравшись во всём, ответишь мне отказом, то…
Жале встала, подошла к Мазхару.
– Продолжайте!
– …я уподоблюсь тому, кто, проклиная свою судьбу, тянет опостылевшую ему лямку.
– Но смогу ли я дать вам то, чего вы ищете?
– С избытком! – Мазхар порывисто обнял её.
– Только запомни, – сказала Жале, высвобождаясь из его объятий, – я ни в чём не буду походить на твою жену.
– Знаю!
– И ещё запомни: я легкомысленна, избалована, люблю хорошо одеваться, гулять, а не сидеть в заточении дома. Я могу жить только на широкую ногу, как вздумается, не принимая в расчёт никаких мнений свекрови. В моём доме вообще не будет места для свекрови!
У Мазхара сжалось сердце: «Значит, она не захочет, чтобы мать осталась с нами?»
– Почему ты притих? – спросила Жале.
– Я слушаю.
– Нет, ты отвечай! Согласен ли ты, чтобы мать жила отдельно? Знай, что если она останется с нами, то за каждое оскорбление будет получать в ответ целых десять! Если же она будет мне во всём угождать, то и ей найдётся местечко. Но пусть только попробует мне перечить, я превращу её жизнь в ад и доведу до того, что она сама сбежит. Я не потерплю в своём доме человека, который вмешивается в мои отношения с мужем, слоняется от двери к двери и сплетничает обо мне! Нет, этого я не потерплю!
Мазхар подал Жале бокал. Потом другой, третий… Их беседа становилась всё интимней. Теперь они говорили о таких подробностях, которые могли означать, что главное между ними уже решено.
– Погоди, – встрепенулась Жале, – я забыла о самом главном. Ты, конечно, знаешь, что на таких, как я, люди смотрят косо, пренебрежительно называя нас «девицами из бара». Возможно, по-своему они правы, мне нет до этого дела! Но, как бы там ни было, тебя запятнает в глазах людей тот несомненный факт, что я «девица из бара». А если кто-нибудь захочет напомнить тебе об этом? Не будет ли это слишком сильным ударом по самолюбию?
Мазхар отрицательно покачал головой:
– Я люблю тебя такой, какая ты есть, Жале! Очень люблю!
– Не называй меня больше «Жале»!
– Хорошо, Нериман! Я люблю тебя такой, какая ты есть, искренняя, с открытой душой… И мне плевать на то, что скажут о нас какие-то сплетники!..
Из конторы они вышли поздно. Жале должна была ещё вернуться в пансион, чтобы переодеться для вечерней работы. Она могла покинуть бар только через несколько недель, когда истечёт срок контракта. Было решено, что Мазхар сразу же снимет для неё отдельную квартиру, и для них начнётся новая жизнь…
По сверкавшему взгляду Несрин Жале поняла, что у той есть радостные вести. Узнав о письме, она воскликнула:
– О всевышний! Я радуюсь этому даже больше, чем своим успехам. Уверяю тебя!
– Каким успехам, Жале? Или…
Жале обняла подругу.
– Дорогая! Только не спеши во всём винить меня… Он так настаивал, говорил, что всё равно не любит жену… Я возражала, отговаривала его. И слышать ничего не хочет. Что было делать?
Несрин поняла всё и разрыдалась. Она оплакивала Назан, словно та была ей близким человеком. Трагедия этой несчастной женщины вновь напомнила Несрин, что когда-то её точно так же вышвырнули из дому, потому что муж полюбил другую…
Она строго взглянула на Жале глазами, полными слёз.
– Ты плохо поступаешь, очень плохо! Нельзя разрушать чужое гнездо!
– Почему же, Несрин, ты не хочешь меня понять? Я говорю тебе правду, истинную правду. Ведь это не я нашла его, а он меня… Мазхар не любит свой дом, избегает его… Не я, так другая…
– Пусть будет кто угодно, только не ты!
– Ну нет, – взбунтовалась Жале. – Я его люблю! И больше не могла этого скрывать, он всё равно понял бы. А ты, ты разве не любила? Разве ты не любила мужа? Разве сейчас не любишь Сами? Разве по одному слову этого дрянного черномазого Сами ты не готова пойти на всё, даже на смерть?.. Так вот, и я люблю! А этот человек не только обожает, но и ценит меня…
– Одним словом, ему нечего опасаться, что ты его бросишь!
– Всё шутишь?
Несрин вытерла ладонями глаза.
– Я не шучу, Жале. Может быть, ты права, и я преувеличиваю твою вину… Но что делать, я не могу заставить себя не испытывать жалости к этой бедняжке. Ведь и моё гнездо тоже когда-то разрушили.
– Не кажется ли тебе, что в данном случае оно само разрушилось? Да, разрушилось до основания…
Небрежно напевая, Жале вышла из комнаты.
10
На комоде с большим зеркалом громко тикали маленькие часы в перламутровой оправе. Хаджер-ханым восседала на тахте и, держа на коленях Халдуна, перебирала чётки.
– Видишь, Мазхар сегодня опять не пришёл, – сказала она невестке. – Почему, спрашивается? Да потому, что охладел к тебе и дом стал ему безразличен. Вот если бы ты умела его привязать, так он спешил бы к своему очагу.
Халдун уснул, и Хаджер-ханым уложила его, прикрыв красным молитвенным ковриком. Она с усилием поднялась, чтобы немного размять затекшие ноги.
«…Нет, – думала Хаджер-ханым, – недаром страх закрался в мою душу в тот день, когда эта высокая стройная женщина вошла в контору сына. Молодая! Красивая! С характером! Видит аллах, приберёт она Мазхара к рукам, никто ничего не сможет поделать!»
Хаджер-ханым была в полной растерянности. Она и желала, чтобы Назан покинула их дом, и страшилась «девицы из бара». «Но нет, – возражала она самой себе, – Мазхар известный адвокат, неужто же он не дорожит своей репутацией?»
Хаджер-ханым посмотрела на часы: ровно девять! Она перевела взгляд на невестку. Какое бледное лицо! А эти губы, к которым никогда не прикасалась помада! Ну, чего она стоит рядом «с девицей из бара»? Конечно, сын предпочтёт ту. И будет прав!