За ночь её несколько раз водили на допрос. Она рассказывала всё, что знала о маленькой комнатке, куда ей не разрешалось входить, но не переставала думать о белье. Наступило утро. Если она не снимет бельё до обеда, его наверняка разворуют!
Когда к окошечку камеры, в которой сидела Назан, подошёл полицейский с большими чёрными усами, она спросила:
– Скажите, меня отпустят до обеда?
Полицейский посмотрел на неё. «Вот сумасшедшая!» – словно говорил его взгляд.
– Отпустят! – бросил он насмешливо.
В это время появился другой полицейский.
– Домой торопится! – кивнул в сторону Назан черноусый.
– Вот эта?
– Она самая.
Они медленно пошли по коридору.
– А что она спрашивала?
– Да спросила, отпустят ли её до обеда.
– Ты бы ей ответил: «Непременно отпустят».
– Я так и сказал.
– Дурочкой прикидывается! Скоро, наверно, начнёт сумасшедшей притворяться. А похоже, что она там всем и заправляла.
– Скорей всего. Говорят, она и есть содержательница притона.
– Ишь ты! Всю банду укрывала, а теперь ещё притворяется! Потаскуха!
– Наверно, надеется ускользнуть от следствия.
– Посмотри, что в газете написано.
Полицейский вынул из кармана сложенную в несколько раз газету и протянул её товарищу.
17
В то же утро с тем же номером газеты в руках в дом вбежал Мазхар. Он лишь недавно вышел в самом лучшем расположении духа. Но сейчас его нельзя было узнать. Не замечая встревоженного взгляда Нериман, он почти бегом поднялся по ступенькам лестницы, едва не сбив с ног сына, ворвался в спальню, бросился на кровать и зарыдал. Впервые в жизни он так горько плакал.
Нериман не знала, что и подумать. Войдя в спальню, она увидела валявшуюся на полу газету. Под крупной фотографией на первой полосе огромными буквами было напечатано: «Фальшивомонетчики схвачены с поличным!» Среди группы мужчин была и одна женщина.
Пробегая глазами столбец за столбцом, Нериман почувствовала, что у неё захватывает дух. Она была не в силах произнести ни слова и молча взглянула на мужа. Он весь как-то обмяк, лицо совсем потемнело, губы стали синими.
Мазхар вскочил с кровати и заметался по комнате из угла в угол. Нериман следила за ним тревожным взглядом.
– Я и только я виноват во всём! – кричал он, размахивая руками. Лицо у него стало багровым.
Нериман испугалась:
– Но это судьба! Перст божий!
Мазхар ничего не хотел слушать. Он слишком хорошо знал свою бывшую жену. Ведь она так безвольна, куда толкнут, туда и пойдёт. И как только он мог так поспешно выпроводить её из дому!
Мазхар вспомнил, как много лет назад они жили с Янъялы Нихатом в плохонькой комнатенке на узенькой улочке Сулеймание, где теснились домишки с покосившимися кровлями. Вспомнил юную соседку, которая подметала эту улочку, не замечая влюбленных глаз. Она выглядела такой робкой, такой беспомощной. Для чего же понадобилось ему свести с ума это кроткое создание? Чтобы вышвырнуть потом на улицу? Не ворвись он в жизнь Назан, быть может, она вышла бы замуж за какого-нибудь мелкого торговца или ремесленника, такого же простолюдина, как сама, и не дошла бы до этого кошмара…
– Будь добра, оставь меня одного.
Нериман подумала, как бы её впечатлительный муж в припадке отчаяния не совершил какую-нибудь глупость.
– Я не могу уйти, – твёрдо сказала она.
– Не можешь?
– Лучше я побуду здесь.
Мазхар впервые разозлился на неё:
– «Не могу, побуду, здесь!» Почему ты не хочешь меня понять, Нериман?
– Я всё очень хорошо понимаю, Мазхар. Прошу тебя, дай волю слезам, не стесняйся меня!
В такую тяжёлую минуту лучше всего было бы дать ему выплакаться.
Мазхар снова рухнул на кровать. А Нериман села рядом и прижала к груди его голову, горевшую как в огне.
В окне мелькнул чей-то силуэт. Кто это – служанка Наджие или свекровь? Скорее всего, свекровь – Наджие не осмелилась бы подглядывать. Она хорошо знала: стоит ей ещё раз на чём-нибудь попасться, и её прогонят.
На прошлой неделе свекровь подглядывала в дверь, когда Нериман завела граммофон и обучала свою новую приятельницу Хикмет-ханым бальным танцам. Это заметила не только гостья, но и Наджие.
Нериман вовсе не собиралась брать служанку себе в сообщницы. Особенно после того, как она попалась со своими колдовскими штучками. Но было противно, что Наджие на каждом шагу старается наябедничать на Хаджер-ханым.
Конечно, виновата свекровь! Не далее как вчера Нериман накрыла её в тот самый момент, когда она вышла из комнаты для омовения и начала потихоньку кропить чем-то в углах. Нериман и виду не подала, что заметила. Она и мужу ничего не сказала. Но как ей всё это надоело!
В общем до поры до времени всё оставалось как есть. Однако над Хаджер-ханым уже собирались тучи.
Ничего не подозревая, она опять стояла под окном спальни, пытаясь разглядеть, что там происходит.
«Почему сын вернулся? – размышляла Хаджер-ханым. – И даже на жену не взглянул! Может, началось действие амулетов? Вполне возможно! Мать начальника финансового отдела слов на ветер не бросает – достала целых три амулета, и все заговорённые».
Кто-то кашлянул за её спиной. Она обернулась. У кухонной двери стояла Наджие. Хаджер-ханым отпрянула от окна и попыталась изобразить на лице улыбку. Но служанка была с нею холодна.
– Ума не приложу, почему сегодня Мазхар так быстро возвратился? – непонятно к кому обращаясь, сказала Хаджер-ханым.
– Откуда мне знать? – резко бросила Наджие.
– Надо бы выяснить…
– Так зашли бы и спросили.
– Послушай, Наджие, он мой сын! Девять месяцев носила я его под сердцем…
– А разве другие носят по восемь? – съязвила Наджие.
– Ну, ты уж переходишь все границы…
– Да что я плохого сказала?
– Советую тебе быть повежливее. До сего дня я ещё мать адвоката Мазхар-бея!
– Знаю, ну и что из того?
– Ты обязана оказывать мне такой же почёт, как и молодой хозяйке.
– Молодая хозяйка вовсе и не требует почёта!
– А я требую!
Наджие презрительно рассмеялась:
– Если сумеете добиться, будет и вам почёт.
И она ушла на кухню. Хаджер-ханым даже похолодела. Раньше она устроила бы скандал, но теперь времена изменились. Лучше всего было проглотить обиду и промолчать.
Она отправилась к себе. Проходя мимо гостиной, Хаджер-ханым увидела внука, игравшего на ковре.
– Халдун, дитятко моё! Пойдём ко мне, я что-то тебе скажу.
Бросив игрушки, Халдун пошёл за ней в кладовку.
– Послушай, дитя моё, – притворно ласково начала Хаджер-ханым, прикрыв дверь, – ты не знаешь, чем так расстроен папа?
– Нет.
– Так ты узнай.
– А как?
– Пойди в спальню.
– А мне можно туда?
– Да ведь он твой отец.
– Мне не велят входить без спроса. Как я пойду, ведь меня не зовут.
– Я куплю тебе вот такую плитку шоколада!
– А я его теперь не люблю.
– Ну хорошо, тогда игрушку!
– Милая мама и Милая тётя купили мне много игрушек!
Кровь бросилась Хаджер-ханым в лицо. Схватить бы этого маленького паршивца за шиворот да треснуть как следует!
– Пошёл вон отсюда, змеёныш! – закричала она и хотела было хлопнуть дверью, но вовремя спохватилась и рухнула на тахту. Кто она теперь в этом доме? – негодовала Хаджер-ханым, кусая губы. Какая-то жалкая приживалка! Подумать только, никто не считается с ней. Даже ребёнок – от горшка два вершка – и тот… Сын просто молится на девицу из бара, по струнке у неё ходит. Она всех прибрала к рукам! Расфуфырится в пух и прах и крутит по целым дням граммофон, танцует с этой размазнёй – женой адвоката, как его там, Нихата, что ли! Да чуть не по два раза в неделю приглашает в дом целую толпу гостей. Ей бы всё веселиться, а денежки-то сына текут… Пригрел какого-то грошового чиновника и делит с ним хлеб пополам… Нет, больше этого выносить нельзя. Если подведёт амулет, она знает, что ей делать: подыскать себе комнатку и бежать отсюда.