Неожиданно до неё долетел гневный голос Мазхара. Он не говорил, а кричал. Хаджер-ханым выбежала и приникла ухом к дверям спальни. В глазах её мелькнула тень надежды – кажется, между ними началась ссора? Но тут в переднюю вошла Наджие, и старуха быстро отскочила от двери.
Причиной гнева Мазхара был амулет, который он случайно обнаружил, просунув руку между подушкой и матрацем. Это была последняя капля. И без того он был до крайности возбуждён известием о несчастье, постигшем Назан. Схватив амулет, Мазхар закричал: «Теперь она получит то, что заслужила!» И хотел было бежать к матери, но Нериман не пустила его.
– Не делай этого, ради аллаха, не делай! Позора не оберёшься, пойдут сплетни.
Мазхар не желал ничего слушать:
– Плевать мне на сплетни! Пусти меня! – Он пытался оттолкнуть жену, преградившую ему дорогу, но Нериман спокойно сказала:
– Подожди, не торопись, надо узнать, действительно ли это сделала мать.
– Кроме неё, некому. Она занимается всей этой дрянью, она и подложила. Пусти, я должен с ней объясниться.
Нериман взяла амулет из рук мужа и сказала как можно спокойнее:
– Кто теряет разум с утра пораньше, тот к вечеру совсем глупеет! Перестань горячиться, и я тебе покажу ещё кое-что.
Мазхар бессильно опустил руки, но никак не мог успокоиться и весь дрожал. Какой ещё ждёт его сюрприз?
Нериман открыла сундук и протянула ему на ладони два точно таких же амулета.
У Мазхара глаза полезли на лоб.
– Это ещё что такое?
– Как видишь, амулеты.
– Откуда они взялись?
– Один был в сундуке, а другой я обнаружила в уборной. Все три собственноручно принесла в дом твоя мать. Сначала она подговаривала на это Наджие, но та мне всё рассказала. Я тогда очень расстроилась. Да и как было не расстраиваться!
Мазхар был в отчаянии: так позорить его перед людьми! Он готов был проклинать судьбу, которая сделала его сыном такой женщины.
– А потом, – продолжала Нериман, – она кропила каким-то шербетом стены нашей спальни.
– Как это «кропила шербетом»?
– Понятия не имею! Хикмет-ханым говорит, что это заговорённый шербет – какой-то шербет отчуждения!
– Хикмет-ханым знает об этом?
– К сожалению. Она всё видела своими глазами.
– Ну, как хочешь, Нериман, а этому пора положить конец…
– Что же ты намерен предпринять?
– Швырнуть ей в лицо эти амулеты… и пусть убирается из моего дома!
– А тебе не стыдно? Ведь она всё-таки твоя мать. Кто у неё есть, кроме тебя?
– Всё равно, пусть подыщет себе комнату и убирается! Я буду выплачивать ей на содержание определённую сумму.
– Но если ты уж непременно хочешь так сделать, то разреши заняться этим мне.
– Как же ты намерена действовать?
– Сделай вид, будто ничего не знаешь. Это единственное, о чём я прошу. А когда мать скажет тебе, что решила жить отдельно, не возражай.
– Ну что ж, пусть так…
Нериман не спешила.
Стамбульские газеты читал не один Мазхар. И хотя ни он, ни Нериман никому не говорили о беде, постигшей Назан, слух о её аресте распространился с молниеносной быстротой. Повсюду только и говорили об этом.
Мазхар перестал ходить в контору, не показывался в суде и с помощью своего друга Нихата перенёс на полтора-два месяца слушание всех подготовленных дел. По целым дням слонялся он по дому, погруженный в тяжёлые думы. И чем больше думал, тем желтее становилось его осунувшееся лицо.
Больше других его угнетала мысль о Халдуне. Сейчас малыш ни о чём не ведает, занят своими игрушками и вполне счастлив. Но ведь когда-нибудь он подрастёт, поумнеет и захочет узнать о судьбе своей матери. А люди скажут мальчишке, что он сын «дурной женщины». Какая страшная тень ляжет на всю его жизнь! Сколько ему предстоит вынести унижений! Постоянно будет он ощущать какую-то вину перед обществом, сознавая в то же время, что ни в чём не виновен.
Мазхар вновь и вновь перебирал в голове возможные последствия трагедии Назан и каждый раз приходил к выводу, что единственным виновником всего случившегося является он.
Однажды, будучи не в силах более выдержать эту пытку, он сказал своему другу:
– Да, я виноват! Понимаю. Но ведь не сам же я создал себя таким?
Нихат, теперь почти не оставлявший его одного, уверенно ответил:
– Нет, виновен не ты.
Мазхар пытливо посмотрел на него.
– Быть может, ты хочешь сказать, что это судьба, что так было ей на роду написано?
– Конечно. Я в этом убеждён!
– «Рок», «судьба», «предначертания»! Подобная логика не выдерживает никакой критики. По правде говоря, Нихат, такие рассуждения кажутся мне чистейшим ханжеством, придуманным для утешения. Я вовсе не собираюсь снимать с себя ответственность за свои поступки, прибегая к исламской схоластике.
Нихат рассмеялся.
– А ты не думаешь, что эта «схоластика» может многое объяснить и, следовательно, оправдать?
– Послушай, если существует неумолимый рок, если каждому назначена его судьба, то зачем тогда ад и рай на небе, зачем суды и судьи на земле? Предположим, я разбираю дело какого-нибудь убийцы и отправляю его на виселицу. Но в таком случае я, следуя твоей логике, иду против веления рока. Не так ли? Почему же тогда этот самый рок возвеличивает одних и низводит до падения других?
– Видишь ли, поскольку и сам судья не более чем человек, он исполняет предначертание судьбы, того самого извечного рока.
– Допустим, ты прав. Однако если судьба начертана у человека на лбу, то кто же тогда прав, я или аллах?
– Все по-своему правы. И ты, и аллах.
– И убийца?
– И убийца.
– А убитый?
– Ему предначертано быть убитым!
– В таком случае не существует ни преступления, ни преступника, ибо чему быть, того не миновать! Вот к какому выводу приводят подобные рассуждения. Но ведь мы не можем следовать по столь ложному пути. Я убеждён, что не существует ни предначертаний судьбы, ни тех, кто может её определить. А уж если следовать принципу «чему быть, того не миновать», то это понятие может лишь выражать существующее в действительности бытие, не имеющее ни начала, ни конца. И в этом бытии – к счастью или горю человека – есть свои законы, своя причинность.
– Ты хочешь сказать, что связь индивидуальной судьбы человека с этой причинностью является фактором относительным?
– Да.
– Но такой образ мышления может далеко завести…
– Понимаю, понимаю! Но я не вижу другого объяснения. И тут уж не помогут ни господь, ни молитвы…
Такие споры они вели между собой по целым дням. Это немного отвлекало Мазхара от мрачных мыслей. Но когда не было Нихата, даже Нериман ничего не могла с ним поделать. Его давила тоска. Особенно тяжело было по ночам. Мазхару долго не удавалось заснуть. Но стоило немного забыться, как его начинали мучить кошмары. Он вскрикивал и просыпался.
Теперь большой дом адвоката Мазхар-бея притих, словно был погружён в печаль и траур. Не слышалось весёлых звуков граммофона, а нарядные комнаты, в которых ещё недавно толпились разодетые гости, опустели.
Даже Халдуну больше не покупали новых игрушек. Наверно, думал он, Милая мама и Милая тётя разлюбили его. Мальчик скучал. Однажды во сне он увидел мать, и весь день был очень задумчив. Ночью ему опять приснилась мать. Почему же, думал Халдун, она так долго не приезжает?
Он спросил об этом у Милой мамы. Нериман тотчас догадалась, в чём дело: мальчик почувствовал, что ему стали уделять мало внимания.