Когда Нихат-бей и его приятель принялись за вторую бутылку, в кабачке было уже полным-полно. Он гудел, словно улей. Несколько человек собрались вокруг грубо намалёванной картины и затеяли громкий спор.
Огромный широкоплечий старик с пушистыми усами, опрокинувший уже, наверно, не один стакан вина, сильно куражился.
– Кто, по-вашему, сбросил греков в Сакарью? – шумел он. – Мы сбросили. А в Измире кто столкнул врага прямо в море? Опять-таки мы![21]
– Подумаешь – «сбросили», «столкнули»! Если понадобится, так и мы сбросим! – запальчиво сказал молодой парень лет двадцати.
Тут все зашумели разом.
– Мы люди старого закала. Мы едали…
– …хлеб, который был выращен ещё при султане Абдул-Хамиде, – съязвил парень.
– А ты как думал?
– Я думаю, – закричал парень, тыча пальцем в картину, – что этот беглец тоже из вашего поколения!
Нихат-бей заинтересовался и подошёл поближе. Картина изображала вступление последнего султана Мехмета VI на английский крейсер.
– Но и этот из нашего! – рассвирепел старик.
Все повернулись к другой картине, под которой виднелась подпись: «Великий избавитель». Художник запечатлел на ней один из самых волнующих эпизодов Освободительной войны: передачу пленённым главнокомандующим греческой армии своего личного кортика в руки Мустафы Кемаля-паши.
– Ты его не присваивай, он наш отец! – не уступал молодой парень.
– Правильно! Но он – моё поколение!
– Согласен – телом он был с вами, но дух его принадлежит молодым!
Стены кабачка дрогнули от взрыва смеха. Зазвенели поднятые стаканы, и наступил мир. Но по всему было видно, что старику хотелось ещё поговорить. Утерев кулаком свои усы, он сказал:
– Мы не видели вас в деле, не испытали – сможет ваше поколение выстоять или нет. А мы выстояли в тяжёлые дни! Бывали такие минуты – не приведи аллах ещё раз пережить! Иной раз сами смерти искали.
Он подтолкнул локтем сморщенного соседа старичка.
– Расскажи им, Хамза, как мы копались в лошадином дерьме!
Хамза покачал головой.
– Да… Было дело…
– А какого же чёрта вы лезли в навоз-то? – спросил молодой спорщик.
– Жрать было нечего – вот и лезли! Армия наша разваливалась, с голоду подыхали. Шарь сколько хочешь – нигде ни крошки. Только и оставалось ждать, когда лошадь хвост поднимет. Тут мы сразу набрасывались. Выгребешь несколько зёрен, зажмёшь в кулак, прополощешь в воде – и в рот!
– А потом и этого не стало, – сказал сморщенный старичок. – Тогда мы поели и лошадей и мулов.
– Но и их скоро прикончили. Тогда черёд дошёл до упряжки. Всё поели – кожу с сёдел, уздечки, постромки! Чарыки[22] и те съели.
– Вам бы только и жрать дерьмо, рогоносцы! – послышался грубый возглас.
Все повернули голову – это крикнула хозяйка заведения, кабатчица Наджие.
– О аллах! Каждый день одно и то же. Постеснялись бы хоть порядочных людей. В кои веки заглянули к нам…
– Оставь, Наджие-ханым, пусть люди беседуют. Они нам ничуть не помешают, – сказал Нихат.
– Каждый день одно и то же, бей-эфенди! – сетовала Наджие, подходя к их столику. – Нажрутся вина и давай похваляться! Да плевать мне на их геройство! Развезло – и шли бы домой…
Гости молчали. Наджие решила, что надо отвлечь их разговором, и подсела к столу.
– Значит, вы так-таки ничего и не слыхали о Назан-ханым? – обратилась она к Нихат-бею.
– Нет. Когда мы приехали, её уже здесь не было.
– Знаю, знаю. Горемычная она была женщина. Вы же видели, какая у неё была свекровь. Сколько горя она принесла бедняжке! Сущая ведьма эта Хаджер-ханым! Выжила невестку из дому – наврала там что-то такое про амулет, а потом сама же у меня просила: «Достань заговорённый амулет». Вот чёртова старуха! Я, конечно, и не подумала ей доставать – вот она со мной и поссорилась. Ну, аллах воздал ей по заслугам за все злодеяния.
Нихат не поддерживал разговора, и Наджие в конце концов пришлось замолчать.
Друзья поднялись. На улице стало немного прохладней, хотя всё ещё чувствовалась духота знойного дня.
– Эх, была не была, – сказал Нихат, – пойдём-ка на берег моря.
– Вот идея! Там есть отличный бар. Ну, как?
Нихата не пришлось долго упрашивать.
Они сели в первое попавшееся такси и помчались к морю.
21
Халдун закончил медицинский факультет, отслужил положенный срок в армии, прошёл специализацию и возвратился в родной город.
Для Нермин ожидание жениха тянулось бесконечно долго. И он и она страстно стремились друг к другу. Однако, хотя они и были теперь очень близки, Халдун всегда держался в определённых границах. Что касается Нермин, то она вовсе не была убеждена, что следует подражать провинциальным девицам и непременно дожидаться брачной ночи.
Но всё шло так, как хотел Халдун. Он решил отпраздновать свадьбу, как только закончатся работы по оборудованию его врачебного кабинета. Нихат-бей приобрёл для него помещение на бойком месте – возле самого рынка, выложив немалую сумму. Примерно ещё столько же потребовало переоборудование. И вот прекрасный врачебный кабинет, о котором мечтал Халдун, был почти готов.
Всё это стоило не только денег, но и больших хлопот, которые всегда разделяла с Халдуном зелёноглазая Нермин. Она не желала даже на несколько минут расставаться со своим женихом. Молодые люди сообща обдумывали каждую мелочь, вместе наблюдали за ходом работ и давали указания мастерам.
Случалось им и повздорить. Но маленькие вспышки быстро проходили и кончались поцелуями. Халдун и Нермин были счастливы, как могут быть счастливы любящие.
Им нравилось подолгу просиживать в его будущем кабинете. Однажды, когда они были вдвоём, Халдун читал книгу, не замечая, что невеста не сводит с него глаз. Неожиданно раздался её возглас:
– Ай, ай! У меня в ухе зазвенело. В правом ухе, а это к доброму известию.
– Ты совсем как старая бабка!
– А ты… ты человек, который ни во что не верит. Раз у меня звенит в правом ухе, значит, я получу добрую весть…
Что было ему сказать? Его полная сил и энергии натура восставала против суеверия. Он уже вкусил радость поисков истины и со всей горячностью молодости стремился научно объяснить любое явление. Невозможно было представить себе, что девушка, окончившая лицей, никогда не слыхала, почему у человека звенит в ушах или отчего он видит иногда галлюцинации. Просто у неё была некоторая склонность к мистике, и она любила пофантазировать.
Халдун уже был готов пуститься в объяснения и доказать ей, что каждое явление представляет собой следствие определённых причин, его вызывающих, как вдруг за дверью раздался резкий голос: «Почта».
Письмо было из Анкары, от Нихат-бея. Его хлопоты по устройству Халдуна на государственную службу увенчались успехом. Он сообщал, что скоро возвратится домой.
– Браво, папочка – молодец! – захлопала в ладоши Нермин. – Надо отпраздновать это событие. Пойдём в казино! Ты не возражаешь? Только сначала отнесём письмо маме.
Поскольку у Халдуна ещё не было пациентов, он мог со спокойной совестью закрывать свой кабинет в любое время. Они повесили на дверь замок и вышли на улицу. Нермин не сделала и двух шагов, как увидела старуху нищенку.
– Дай ей несколько курушей, – шепнула она Халдуну.
Тот нахмурился, но всё-таки порылся в карманах, вытащил пару медяков и нехотя бросил их в протянутую руку.
– Я презираю нищих, – говорил он, шагая рядом с Нермин. – Это самые никчемные люди на земле! По– моему, даже воры и убийцы достойнее нищих. У тех есть хоть гордость, они не пытаются разжалобить прохожих своим несчастным видом.
– Ну, ты уж слишком!
– Не будем спорить – я в этом убеждён…
21
Имеются в виду победы турок над греками во время национально-освободительной войны 1919 – 1922 годов в сражениях на реке Сакарья (август – сентябрь 1921 года) и в районе Измира (сентябрь 1922 года).