— Гм, — пробормотала она, словно речь шла о принятии решения, где она будет ночевать, у Армы или у себя. — Мне кое-что пришло в голову, я вспомнила… Ты еще помнишь Лошадника?
Лошадник когда-то был знахарем, лечившим животных, а кроме того, человеком, который давал в Громбе кров и убежище властителям гор.
Арма тоже умела откладывать в сторону вопросы, которые не удавалось решить немедленно.
— Помню, — с улыбкой ответила она. — Я тебе тоже кое-что сейчас о нем расскажу… Но сперва ты. Что он сделал?
Тевена засмеялась.
— Ты не поверишь… Когда-то он сделал мне предложение.
Арма действительно не поверила.
— Ну да… Лошадник? Но… тебе?
— Я должна была стать женой Лошадника, — холодно и надменно подтвердила Тевена. — Он сказал, ему неважно, что у меня уже есть дети от кого-то другого.
Арма во второй раз опрокинула бокал. Тевена, касаясь губами своего, не пила, поскольку не могла, лишь беззвучно смеялась, глядя на рубиновый напиток, дрожащий в глубине сосуда.
— Рассказывай! — Хозяйка плакала от смеха. — Ну давай, я просто не могу… не могу дождаться…
Тевена рассказала.
22
Ридарета питалась отбросами и хлебала помои. Ей ничем больше не досаждали, если не считать отвратительную жратву.
Странными были капризы и природа удивительной силы, переполнявшей тело когда-то обычной женщины. Эта сила почти на глазах заживляла смертельные раны, сращивала кости; ее более чем хватало для поддержания жизни в теле, но она не избавляла от чувства голода и жажды. Пустой желудок мог оставаться таким вечно — но и несчастное существо, которому он принадлежал, точно так же вечно мечтало бы хоть о какой-нибудь еде. Ридарета не могла умереть с голоду точно так же, как не могла утонуть, поскольку не нуждалась в воздухе; впрочем, зная об этом, она когда-то решила побывать в подводном мире, недоступном простым смертным. Но человеческое тело каждой своей частицей требовало воздуха, легкие же, в которые ворвалась вода, лопались от боли, пытаясь дышать этой водой, послушные рефлексу.
И это была не та боль, которой иногда требовал заключенный в Ридарете Рубин. Это было насилие над человеческой частью ее существа, омерзительное и невыносимое. Ридарета задыхалась и, хотя понимала, что не задохнется, это знание ничем не могло ей помочь. Подводное путешествие оказалось пыткой, короткой, но зато мучительной.
Ридарета ела, что ей давали, ибо это лучше, чем не есть вообще.
Странно проходят границы, отделяющие в душе невозможное от неизбежного… Они кажутся нерушимыми, после чего выясняется, что они вовсе не такие. «Он на это не способен!» — говорили о ком-то, а потом оказывалось, что на самом деле он способен на все. Или, напротив, кто-то считал, что никогда ни перед кем не прогнется, после чего выяснялось совсем другое… Ридарету сломили лишь однажды — и граница помчалась вдаль, став такой же далекой, как горизонт. Еще не так давно она готова была поджигать корабли, но присмирела, когда ей указали на то единственное, ради чего она должна быть послушна, — жизнь Раладана. Она смирилась с собственным бессилием, и с этого момента с ней стало можно делать что угодно — приказать или запретить. Объезженная кобыла, однажды укрощенная, а затем послушная воле всадника. Стражники, совавшие еду в ее камеру через открывающуюся створку внизу двери, могли ради забавы на нее плевать или смотреть через окошечко, как она отправляет свои надобности в ведро, которое точно так же совали в камеру, а потом забирали. Ее ничто не волновало, ничто не унижало. Впрочем, можно было даже открыть дверь камеры, поскольку на самом деле в ней не имелось нужды. Ридарета все так же продолжала бы тихо сидеть в углу.