Ее высокоблагородие Арма, первая наместница судьи, была вызвана во дворец, куда незамедлительно отправилась. Князь Аскенез понятия не имел, что пригласил в собственный дом готового к смертельной схватке врага, который намеревался сразу же дать понять, кем является. Арма знала о многом, очень многом, о чем представитель даже не слышал… Она была рада, что ей дали возможность спровоцировать скандал, который мог — и должен был — дойти до самого Кирлана. Наместница полагала, что императрица-мать (относившаяся к сыну примерно с таким же уважением, с каким Верена относилась к брату) поддержит любые ее действия. Если, однако, дело обстояло иначе, Арма хотела об этом знать, и как можно раньше. Ей нравилось руководить трибуналом, но, в конце концов, ей это было ни к чему, ибо она столько лет обкрадывала империю, что имела средства к существованию. Правда, она до сих пор питала определенные амбиции, но именно потому не собиралась становиться фигурой, лишенной реального значения. Вместо этого, возможно… она могла бы, например, поддержать нескольких старых друзей и вместе с ними установить в Громбеларде новый порядок. В любом случае, все лучше, чем прислуживать идиоту.
Его высочество, хотя никогда и не занимал никакого поста, был невероятно богат — император, будучи не в силах удовлетворить тщеславие своих сыновей, задабривал их золотом. Во время минувшей войны князьям волей-неволей пришлось заложить значительную часть своих владений, но не настолько значительную, чтобы умирать с голоду. Одетая в прекрасно скроенное, со смелыми разрезами тут и там, и вместе с тем по-армектански небогатое платье Арма, идя по дворцовым коридорам, думала, что двор княгини Верены на фоне двора ее брата выглядит необычайно скромно. Князь Аскенез привез в Громбелард толпу собственных урядников, советников и всевозможных придворных, причем уже ходили слухи, что это лишь передовой отряд его армии; вскоре должна была отправиться в путь целая флотилия, везущая очередные легионы, возглавляемые лично супругой представителя (неужели и она была идиоткой?). Вся эта толпа сидела на иждивении у своего господина, демонстрируя ему пожизненную преданность и верность. Коридоры украшали, стены покрывали новой обивкой, стелили ковры, меняли обстановку в комнатах. Арма знала, что это продолжается уже неделю. Следуя за личными гвардейцами, которых подарила ей княгиня Верена, так же как и Жемчужину, наместница не могла дождаться встречи с человеком, о котором столько уже слышала, но еще не видела вживую. Наконец, ее высокоблагородие, весть о прибытии которой бежала от одних дверей до других, оставила своих гвардейцев и очутилась в удивительно скромно обставленной дневной комнате вице-короля, в которой он обычно принимал избранных гостей. Что бы ни говорили о сыне властителя, он тем не менее получил надлежащее образование и в своих личных покоях вел себя со свойственной армектанцу сдержанностью. На стенах в изобилии было развешано оружие (воистину по-армектански), но, не считая его, комната казалась почти пустой. Несколько стульев, большой стол у окна и еще один, поменьше, между двумя удобными креслами; еще одно сиденье, очень большое и мягкое, на нем можно было даже лежать; подвешенная к стене полка с письменными приборами и несколькими свитками; изящный, но без украшений, сундук с неизвестным содержимым, — и все. К удивлению наместницы, князь поднялся с кресла, незамедлительно отправил прочь двоих, с которыми что-то живо обсуждал, и с улыбкой вышел навстречу гостье. Ее высочество Верена была красивой женщиной, брат же ее — весьма интересным мужчиной. Среднего роста, с черными волосами до плеч, ухоженной треугольной бородкой, он выглядел на двадцать восемь лет, казалось, воплощая в себе сочетание здоровья, хорошего настроения и рыцарского благородства. Он был одет в прекрасно скроенную сине-черную накидку, черные шелковые штаны и изящные туфли; все это было изысканно вышито серебряной нитью.
— Не обижайся, ваше высокоблагородие, — сказал он, дружески беря наместницу под локоть, — что я столь поздно попросил о встрече. Трибунал и войско — две опоры моей должности, и я не могу себе простить, что так долго не обращал внимания на одну из этих опор. Однако это твоя вина, госпожа.