Ее увидел я! Врачей
потом я спрашивал: зачем
в секунду ту я вон не вышел?
Зачем не бросился бежать,
куда глаза глядят, по крышам,
по проводам, по трубам, рвать,
по переулкам — вон, дворами,
прудами, улицами, вниз
по головам, по нервной даме,
поднявшей визг и пьяной вдрызг,
по всем вокруг, по тем, по этим,
бежать, пугая воробьё,
чтоб с вылетающим вон сердцем,
забыть, забыть, забыть ее!
Но я не сделал даже шагу
(так зверь находит западню)
и глядя долго на бумагу,
понять пытался суть меню.
Сложились пятна в буквы, в цифры:
салат из крабов — 800,
в него ткнул пальцем я, и вот,
карандаша стирая грифель,
официант заказ берет.
Сижу-дышу. Она внезапно
встает, идет из-за стола.
О, как она невероятна:
ресницы, губы, ла-ла-ла
ре-фа-диез-ми-соль, всем звукам
не воссоздать красы ее,
лишь «ре», пожалуй, — это руки,
а «фа-диез» — глаза ее.
На мне лица нет. Нет, меня нет.
Вдохнул, поняв, что не дышу,
когда увидел я, как ставит
официант салат: «Прошу».
«Спасибо». — Ем. И ем глазами
ее, сидящую поодаль.
Я ждал ее, мечтал годами,
и день настал, сложился модуль.
Осталась ерунда. Всего-то,
преодолев так метров пять,
к ней подойти и, как по нотам,
беспечно что-нибудь сказать.
К примеру: «Здравствуйте, вам вкусно?»
Бред. Или: «Кстати, вы
сидите прямо ведь под люстрой,
боюсь я, как бы эта люстра
не прилетела с высоты
на ваши дивные черты
и на салат с „морской капустой“».
Какая глупость, я кретин,
мне явно нужен карантин.
А может, так: «Здесь, в ресторане,
стараются, чтоб каждый гость
съел ногу на кости баранью,
вы любите баранью кость?»
Что? Что со мной? Что с моим мозгом?
Что я несу, зачем сижу?
При этом я в нелепой позе
уже стою, нет, подхожу
к столу по центру, за которым
сидят беспечно пять подруг
и что-то обсуждают хором.
Подумал я: «Еще пять сук».
При этом вслух сказал: «Простите,
вы за столом одна сидите?»
У всех подруг (представь яйцо)
так вытянулось в миг лицо,
что вопреки с Луною сходству
в них вдруг открылось благородство
брюлловских, репинских картин.
Но длилось это миг один,
затем все пять забились в крике
и снова стали лунолики.
Я разложу на фразы крик:
«Ты его знаешь? — Нет, не знаю.
— Что за урод? — Поганый фрик,
пошел отсюда, что ты замер?
— Чего стоишь? Давно, похоже,
бутылкою не получал в оскал?
— Знакомая чего-то рожа
у этого говна куска…»
Подруги, посылая к черту
меня (как жаль, что не в постель),
схватив своих пять сумок черных
со знаком золотым Chanel,
отбросив стыд, отбросив стулья,
рванули к выходу. И вот,
стою один. Стою, молчу я,
и думаю насчет… «На, счет», —
официант мне в руку жестко
кладет мой счет, их счет и лист.
Там телефон и два вопроса
(Упс!) от Новосибирска Мисс:
Хочу ль я с ней соединиться?
И не пора ли мне жениться?
* * *
На «Кинотавре» за день до отъезда познакомился с девушкой. «Катя». — «Игорь». — «Очень приятно». — «Очень». Учится в университете, мечтает стать то ли актрисой, то ли продюсером, то ли еще кем-то. На следующий день церемония закрытия фестиваля. Потом вечеринка, радость, разочарование, все, как всегда. Мне надо ехать в аэропорт, вылет в два часа ночи. Прощаемся, я говорю: «Всем пока. Ну, до свидания, Катя». И она мне по-доброму так, восхитительно-нежно говорит: «Ну, все уже, Игорь, звездуйте в Москву!» В самолете весь полет с удовольствием исследую форму ее элегантного предложения.
Примите (ох), примите (ах),
мою элегию в стихах.
И, вас призвав к сердечной трате,
прошу слегка напрячься, Катя.
Вы скажете, что это низко.
Конечно же, есть доля риска
такой вверять бумаге слог,
но, уж простите, я не смог