Брошенные тексты. Автобиографические записки

В Альпах, в небольшой пещере,
жил ужасный людоед.
В свойственной ему манере
жрал людей он на обед,

завтрак, ужин. Видит — баба,
хвать — и ну ее жевать.
Что еще в пещере надо,
чем еще себя занять?

Но однажды археолог
небывалой красоты,
приоткрыв пещеры полог,
заглянула и на «ты»

обратилась к людоеду:
«Эй, здорово, людоед,
я тут, кстати, мимо еду,
может, на двоих обед?»

Он глядит, глядит на дверцы,
он не дышит, руки сжал.
Он бы собственное сердце
взял сейчас бы да сожрал.

Он разбит, он ошарашен,
словно он на поле мин.
Он на Эйфелеву башню
влез сейчас бы. Он в камин

спрятался бы, словно Анна,
от прекрасных этих глаз…
Так красавица Оксана
Верника сразила — раз,

два — сразила людоеда.
И с рассвета до обеда,
до заката, до зари,
человека не отведав,
он у ног ее сидит,
он влюблен, и это — три!

Дневники

Юношеские заметки

1979

11 октября

Начинаю свои записки. Черт возьми! Пришла мысль начать дневник. Хватит ли меня? Во всяком случае, сейчас горю. Общеизвестно, что у всех «великих» были свои дневники. К таковым себя не причисляю (мне всего 15 лет). Хотя Моцарт в это время уже был великим, Пушкин тоже. А я — простой человек, с простой психологией, которую эти страницы должны выдержать. Итак, уже десять минут как 11 октября. Сижу за своим столом. Вадик пошел в ванную мыться. Сегодня наш день рождения. Пишу поздравление брату, но пока получилось написать только о себе.

Да, я не Пушкин, не Коперник,
не Блок я и не Галилей.
Простой советский парень Верник,
горжусь фамилией своей.

Страна великая Россия
и Леонид Ильич родной
в меня вложили столько силы,
такое небо надо мной,

что не могу я не гордиться,
и слезы счастья лью о том.
Страна, ты будешь мной гордиться!
Когда? Когда-нибудь потом…
Я буду третьим ЭмИльичом!

Скажу Вадику, что это о нем…

Сколько же всего случилось в этой комнате. Синие, подвыцветшие, не очень плотные шторы закрыты. Рядом с моим столом — точно такой же стол Вадика. Но на нем все аккуратно: ручки в пенале, лежит альбом, в который Вадик вклеивает вырезки из «Театральной жизни», из программок спектаклей, из журнала «Советский экран». Уже не знаю, какой это его альбом по счету. Дальше книжные полки, которые перекочевали к нам из родительской спальни. Особенно выделяются свежими обложками, полученные на днях в обмен на макулатуру «Три мушкетера» и «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя» А. Дюма.

Вдоль стены — моя кровать. Уже выдвинута в ногах часть, в которую вставлены две подушки, ее удлиняющие. Головой к ней вдоль другой стены — кровать Вадика, такая же точно. На синих, как мама их называет, «шаляпинских обоях» плакат с Ириной Скобцевой. Над моей кроватью афиша. С Кириллом Козаковым дурачились, и он сделал несколько моих фотографий с гитарой и надпись: «Игорь и Ко приглашают на концерт, который состоится там, где пожелает любезный зритель». Вот и вся комната. Нам сегодня исполняется по 16 лет.

Брат, ты помнишь историю нашу?
Я приплыл, ты лишь пробовал плыть.
И сегодня хочу, как и раньше,
нашу встречу я опередить,
на минут на 15, не дальше.

Хотел написать ему большое стихотворение, но глаза слипаются. Завтра первый урок — химия. Домашнее задание даже не пробовал сделать. Вообще ничего не понимаю. Алгебру не понимаю, геометрию, физику. Учительницы во время урока переходят на какой-то неведомый мне язык. Не понимаю ни слова. Но все претензии — к родителям. Родители, что-то вы не доработали, когда нас с братом зачинали. Не с ним, с Вадиком все в порядке! А со мной.

26 октября

Утром во время второго урока открылась дверь в классе, где шел урок математики, и вошла Бэла, сестра папы, со словами: «Я на минутку, Раиса Сергеевна. Как Игорь себя ведет?» — «Безобразно», — ответила та.