Только мгновенная реакция и быстрое падение на землю спасли ему жизнь. Впрочем, стреляла она, держа пистолет одной рукой, разумно не выпуская из другой ключей от машины. Пуля промчалась мимо его уха с хлопком, а не свистом, как это изображают в кино. Харт понимал, что в тот момент был ближе к смерти, чем когда, подкравшись сзади, в него стреляла Мишель.
Льюис вел «форд» по подъездной дорожке к дому номер один по Лейк-Вью. По указанию Харта он остановил машину среди кустов позади здания. Здесь она была хорошо укрыта от посторонних глаз густой растительностью. Они выбрались наружу и прошли ярдов двадцать на запад, к лесу, а затем взяли севернее, двигаясь параллельно проселку, чтобы как можно быстрее подойти к дому номер два.
Харт вел за собой Льюиса, тщательно обходя кучи шуршащих листьев и стараясь как можно дольше оставаться в лесной чаще.
Внезапно у себя за спинами они услышали хруст веток.
Оба резко повернулись. Льюис нервно вскинул ружье. Но напугал их не человек. Это снова был какой-то зверек, тот же, что и раньше, или просто похожий. «Собака или койот, — подумал Харт. — А может, и волк. Водятся волки в штате Висконсин?»
Зверь держался от них на приличной дистанции. Харт не чувствовал никакой опасности, кроме шума, который могли услышать в доме.
Затем животное исчезло.
Харт и Льюис остановились и какое-то время разглядывали особняк. Никакого движения в нем заметно не было. Харту померещилось, будто он слышит чей-то разговор, но он тут же понял, что это всего лишь шелест листьев в верхушках деревьев, колеблемых ветром, — звук действительно напоминал ворчливый человеческий голос.
Ни света, ни какого-либо шевеления внутри дома.
Неужели он ошибся, предположив, что коп направится именно сюда?
Но потом он скосил взгляд на Льюиса и похлопал его по руке. Тонкая струйка поднималась из узкого дымохода отопительной системы дома, расположенного вплотную к большой каминной трубе. Льюис расплылся в улыбке. Они осторожно подобрались ближе к зданию под укрытием многочисленных ягодных кустов, заросли которых протянулись от опушки леса почти до заднего крыльца. Харт нес свой пистолет, держа указательный палец не на спусковом крючке, а вытянутым вдоль ствола. Нес он его расслабленно, у бедра. Пальцы Льюиса, напротив, напряженно вцепились в ружье. У черного хода они остановились, заметив, что стекло двери разбито. Харт указал на крыльцо у них под ногами. Там отчетливо виднелись отпечатки обуви двух разных размеров, но, несомненно, женской.
Льюис поднял вверх большой палец, переложил дробовик на согнутую в локте левую руку, а правую просунул в проем разбитого стекла и, отодвинув задвижку, распахнул дверь.
Харт придержал его за руку и тихо прошептал:
— Помни, что, по крайней мере, одна их них вооружена и они могут быть готовы к нашему появлению.
Льюис выдал очередную свою фирменную усмешку, демонстрируя полное пренебрежение к противнику. Но Харт бросил на него сердитый взгляд, и парень смиренно кивнул:
— О'кей.
— И не включай фонарик.
Еще один кивок.
После этого с оружием на изготовку они вошли в дом.
Луна заглядывала сквозь большие окна, давая немного света почти по всему первому этажу. Они быстро обыскали его. В кухне Харт указал на ящики в столах. С полдюжины были выдвинуты. Не укрылось от него и то, что в деревянном блоке для ножей несколько ячеек пустовало.
И тут Харт что-то уловил. Он поднял руку и нахмурился. Вслушался еще раз, склонив голову набок.
Да, это голоса. Голоса женщин, доносившиеся очень смутно.
Харт показал в сторону лестницы на второй этаж, отметив при этом, что его пульс, слегка участившейся после похода через лес, вернулся в норму.
Стэнли Манкевиц ужинал со своей женой в итальянском ресторане в Милуоки — здесь подавали лучшую телятину в городе. Именно это мясо терпеть не мог ни сам Стэнли, ни его супруга, но на ужин их пригласил бизнесмен, и потому им пришлось согласиться.
Официант рекомендовал телятину «Салтимбокка», телятину «Марсала» или фетучини с телятиной «Болоньезе».
Манкевиц заказал себе бифштекс. Жена выбрала лососину. Хозяин стола предпочел телячью ножку.
В ожидании закусок они подняли бокалы с «Барбареско» — терпким вином, производимым в итальянской провинции Пьемонт. На столе появились хлеб-брускетта и салаты. Хозяин стола заткнул салфетку за воротник рубашки. Выглядело это вульгарно, но эффективно, а Манкевиц ценил все эффективное.
Манкевиц чувствовал голод, но еще сильнее — усталость. Он был главой местного отделения профсоюза, которое, вероятно, могло считаться самым влиятельным на всем западном побережье озера Мичиган. Его членами являлись жесткие и требовательные работяги, трудившиеся на компании, которыми владели не менее жесткие и требовательные бизнесмены.
Этими двумя словами можно было прекрасно описать и жизнь самого Манкевица.
Пригласивший их на ужин человек — один из воротил всего профсоюза — специально прилетел из Нью-Джерси, чтобы потолковать с Манкевицем. Несколькими часами ранее он предложил Манкевицу сигару, когда они сидели в конференц-зале профсоюзного офиса, где запрет на курение никто не принимал всерьез, и заявил ему, что расследование, проводимое федералами совместно с властями штата, должно закончиться как можно быстрее и в их пользу.
— Так и будет, — заверил его Манкевиц. — Гарантирую.
— То-то, — сказал человек из Нью-Джерси так же жестко, как только что откусил кончик сигары.
Этот хмырь явился сюда из Ньюарка и читает ему нотации, как занудный учителишка! Загнав внутрь свое бешенство, Манкевиц улыбался и излучал уверенность, которой на самом деле не чувствовал.
Он выковырял лист латука из салата «Цезарь» с подливкой, поданной отдельно, и анчоусами — куда же без них.
Ужин превратился в чисто светскую формальность, и разговор перескакивал с темы на тему. Мужчины поговорили об игре «Пэкерз», «Медведей» и «Джайентс», но без особого энтузиазма, потом вспомнили, что за столом с ними дама, и сочли, что обсуждение будущего отпуска в округе Дор или на Карибах — предмет более интересный. Босс из Нью-Джерси предложил поделиться с Манкевицем своими анчоусами, но тот отказался с вежливой улыбкой, ощущая всем своим естеством новую волну злости. И ненависти тоже. Он уже решил, что, если этот пижон когда-нибудь выставит свою кандидатуру на пост председателя национального профсоюза, Манкевиц сделает все, чтобы его избирательная кампания пошла ко дну, как «Эдмунд Фитцджеральд». [11]
Когда салатные тарелки опустели, Манкевиц заметил, как в ресторан зашел мужчина, наклоном головы приветствовав владелицу заведения. Лет под сорок, короткие вьющиеся волосы, лицо приятное, да и в целом он производил впечатление эдакого добродушного хоббита. Мужчина пытался сориентироваться в скудно освещенном и чересчур итальянизированном ресторане, владели которым украинцы, а персонал составляли выходцы из других восточноевропейских стран и арабы. Он почти тут же заметил Манкевица, которого трудно было не разглядеть при солидном весе в добрых двести тридцать фунтов и завидно густой седой шевелюре.
Их взгляды встретились. Мужчина вернулся в коридор. А Манкевиц глотнул вина из бокала, вытер губы салфеткой и поднялся со словами:
— Я вас оставлю ненадолго.
Профсоюзный вожак нагнал Хоббита, и они вместе направились к пустовавшему этим вечером банкетному залу, куда вел длинный коридор, увешанный странными изображениями: фотографиями знаменитостей вроде Дина Мартина, Фрэнка Синатры и Джеймса Гандольфини, чьи подписи и комплименты ресторану, сделанные толстым фломастером, были подозрительно похожи друг на друга.
Наконец прогулка по коридору утомила Манкевица, он остановился и спросил:
— В чем дело, детектив?
Его собеседник сделал паузу, словно ему не слишком понравилось, что его служебная должность была оглашена при подобных обстоятельствах. «Естественно, это и не могло понравиться», — решил Манкевиц.