«Озадачила ты меня, конечно! когда мы встретимся?! надо решаться, а то так и буду прозябать с этим уродом! прикинь, он сказал, я достала его! а ты веришь в любовь между женщинами или только в секс? я сегодня смотрела объявления на кв. 1-комн. недалеко до клгд! после обеда позвоню, узнаю! вышли денег мне на тел., а то меня заблокируют за неуплату! целую тебя!»
Карина распахнула дверь и остановилась на пороге.
— Юлиана Романовна! Вы охуели? Кто вам разрешил читать?
— А кто тебе разрешил читать порнографию на уроках?
— Это не порнография.
— Скажи этой дуре, чтобы зарабатывала сама, — мягко посоветовала Юлиана. Девчонка села за парту и разревелась:
— Вы скажете отцу, да?!
— Нет.
Юлиана села рядом и обняла её за плечи:
— Перестань, я не люблю, когда плачут.
Как она не обратила внимания раньше: эту девочку что-то неуловимое выдавало, и ещё манера одеваться — однотонные футболки вместо кофточек со стразами, джинсы с высокой талией, — вроде бы, не к чему придраться, но всё равно что-то не то.
Подростки любят, когда их обнимают молодые люди немного постарше. Ещё многое зависит от того, как обнять, но этого мы не расскажем.
После этого Юлиане больше никто не хамил, и так продолжалось ещё неделю, пока не пришли цыгане.
8
…ровно в десять. Накануне Фрейману снился удивительный кошмар, как Юраускас влезает в окно с топором, а дальше — ничего, ни крови на полу, ни перекосоёбленной рожи, лёгкая такая смерть, как будто не от топора, а от прикосновения ризы ангельской.
Фрейман вышел во двор. Теперь, когда они с Юраускасом стояли почти лицом к лицу, было видно, как они похожи. Сыновья отравителя носили толстые серебряные цепи с православными крестиками поверх белых футболок. Фрейман подозревал, что в карманах у них заточки.
— Что, всё жалуешься? — задумчиво спросил Юргис. — Ну, ты у меня попишешь… Я ведь тоже куда следует обратиться могу.
Электрик не знал, что ответить. Язык не ворочался, как после инъекции лидокаина.
— Мне будет плохо, — наконец проговорил он, — но и вам будет плохо. Не только мне.
Он вернулся в дом и сказал Юлиане, что надо уезжать. Снять комнату в Братском или ещё где-нибудь.
— В Братском не у кого, — ответила она, — а деньги, на которые можно было бы снять квартиру в Калининграде, ты пропил. Хотя их всё равно только на месяц хватило бы.
Она ждала, когда эти дебелые тётки с незапоминающимися отчествами выключат ящик в учительской и уйдут. Последнее время в телевизоры хотелось стрелять. Один заряд — в экран, другой — в голову зрителя. Хорошо ещё, что здесь нет видеокамер, но лет через двадцать (когда нас всех уже убьют, мелькнуло в голове) будут, — наверно, раньше, до разрушения старой цивилизации, видеокамеры уже кто-то придумывал, а потом возникла сказка про всевидящее сокрытое божье око. На самом деле никто ничего не видит, и если рядом не было приборов слежения, значит, можно считать, что ты не делал ничего.
— Ты зря думаешь, что мне очень хорошо живётся, — сказала Карина. — Для калининградцев мы все деревенщина. И ещё, говорят, нацмены. Я, правда, не понимаю, что это значит. Меньшинства, да? А вроде армян в России очень много, какие же мы меньшинства?
Слова ребёнка — это ещё не слова. Они значат ещё меньше, чем пустые обещания мужчины. Не надо обижаться на детей, которым не хватает конфет, только потому, что у тебя нет даже хлеба.
— Ты обязательно уедешь, — сказала Юлиана, — туда, где много таких, как мы. Это совсем рядом.
— И найду любовницу, которая опять будет просить у меня денег на телефон!
— Я бы тебя попросила только поговорить с отцом, он ведь знает полковника наркополиции.
— Ага, — лениво ответила девочка, — на выходные они ездили на шашлыки. Напились ужасно. А что, у вас там правда наркопритон?
— Да. Цыгане угрожают, что подбросят нам первитин или дом сожгут. К ментам обращаться бесполезно.
— Это интересно, — Карина улыбалась. — Я такие пытки иногда представляю: человека связали, насильно вкололи ему наркотики, а потом подожгли. А если тушить такой пожар, то лучше кипятком. Но это нужно долго думать, как вскипятить несколько цистерн, чтобы залить весь дом.
— Ты чокнутая маленькая шлюшка, — ответила Юлиана. — Я тебе поставлю в четверти, если меня не убьют до окончания четверти, то, что ты заслуживаешь, — «два». Подумай, почему.
— Я скажу отцу. Только другое — что ты приставала ко мне.
— Не сочиняй ерунду: за такое отец скорее тебя выпорет, чем засудит меня. Он же высокоморальный, денег на церковь дал. А тут дочь-лесбиянка.