Он ее проиграл подчистую. Хотя внешне все могло выглядеть иначе.
Началась игра. На военном совете король не сдержался и проявил-таки инициативу, посоветовав не поддаваться требованиям Годвина, хотя он вовсе и не требовал, а просил, и не военный совет, а короля! Эдуард переложил просьбу на совет. Никто не обратил на это внимания. Это был легкий, подготовительного характера удар. Тут же последовал второй ход Эдуарда, более мощный по своей разрушительной силе. Король лично попросил Сиварда не вести дальнейших переговоров, пока Годвин не распустит войска.
Граф Нортумбрии исполнил эту просьбу, добился принятия соответствующего решения военным советом. Ну, разве после этого кто-то рискнул бы назвать Эдуарда Исповедника вялым королем и никудышным политиком?!
Посол вернулся на корабль Годвина, доложил:
– Король отказал тебе в просьбе. Собрание Витана может состояться только после роспуска всех войск.
Годвин и сыновья призадумались: как быть дальше? На кого теперь будет играть время? На кого?
Вдруг взорвался Тости, закричал громоподобным басом:
– Король не хочет с нами говорить! Оружие решит…
– Молчи! – отцу с большим трудом удалось заткнуть рот среднему сыну.
Тости рычал, как разъяренный лев, его крепкое тело ломало, глаза лезли из орбит. Ему не дали подраться. А он так хотел. Годвин, успокоив его, направился по своим кораблям, чтобы погасить там страсти, вспыхнувшие именно после того, как люди услышали крик Тости. Но вдруг отец услышал настойчивый рокот сотен и сотен голосов:
– Гарольд! Наш Гарольд!!
То кричали воины королевских дружин, к которым смело пошел на переговоры граф Гарольд сын Годвина. Недаром его уважали и ценили соотечественники. Он мог очаровывать не только геройскими подвигами в битвах, но спокойствием, мудрой речью. В тот критический момент Гарольд отправился к воинам, уверенный, что они поймут его и не сделают ему зла.
И они поняли – они приняли его!
– Гарольд! Наш Гарольд!! – гремело нарастающее людское эхо.
Королю доложили о том, что отряды ополченцев и даже лондонская городская дружина перешла на сторону Годвина, и Эдуарду вновь пришлось отступать под напором опытного врага. Он сделал это с артистической грацией.
– Ах, моя родная Нормандия! – сказал король, по-детски всхлипывая. – Зачем я покинул тебя?! Зачем согласился править этой страной?!
Рядом стоял Сивард. Он спокойно смотрел на короля, думал о вечном, о высшей справедливости, которая – как ему казалось – должна была решить исход дела.
– К Годвину перешел еще один отряд! – кто-то вошел в зал.
– Ах, какой я несчастный! – Эдуард с болезненной гримасой упал на королевское кресло, побледнел, свесил голову, испуганно повел глазами, будто в предчувствии эпилептического приступа, и едва слышно – но так, чтобы было слышно! – выдавил: – Ступайте и правьте страной, как вам взбредет на ум! Я – устал.
Какая была сцена! Какой играл артист перед военным советом, перед седым Сивардом! Тот покинул короля, не выдержал – слишком проникновенно играл Эдуард. За графом последовали остальные: вожди Альбиона с гордым видом, нормандцы – с нескрываемым испугом, быстро ускоряя шаг.
Состоялось собрание Витана. Говорить о нем можно стенографически, но лучше – короче, собрание мало отличалось от предыдущего, когда семью Годвина отправили в изгнание, с той лишь разницей, что теперь некоторое преимущество имели сторонники опального графа. Именно так – некоторое преимущество. Именно поэтому графу удалось отстоять старшего сына Свейна, который, впрочем, и не нуждался в оправдании. Он – сильный человек – сам себя приговорил, он душою понял свою ошибку.
Когда-то, еще в раннем в детстве, полюбил Свейн девушку, и она его полюбила. Они долго ждали своего счастья, они его почти дождались. Но вмешались люди (или Время, или что-то, кто-то еще?) и счастье двух любящих сердец рухнуло. Девушку насильно отдали в монастырь. Не спросили, кто, кого и как сильно любит – отдали и не пожалели об этом. Так надо. Она сопротивлялась до последнего, до того момента, как за ней закрылась дверь монастыря. Дверь закрылась, и девушка смирилась. Такие бывают сильные женщины. Они сопротивляются до последнего. Но, проиграв бой со своей собственной судьбой, даже не с любовью, а именно – с судьбой, они остаются – сильными. Так надо. Надо смириться со своей судьбой. Великая сила. Женская.
Но Свейн был всего-навсего мужчиной. Он не мог быть таким сильным, каким могут быть только женщины. Он отыскал ее, «надругался над ней». И сам испугался содеянного, и она испугалась, заболела, умерла, даже в смерти своей не предав судьбу. Так надо.
Свейн не мог забыть ее, забыть свое преступление. Время шло по-разному: то медленно, то быстро. Если быстро оно бежало, думал он о ней чуть реже, но думал, страдал и выхода уже не искал, потому что его не было – ее не было. Если шло время медленно, то так страдал Свейн, что даже родные боялись его вида.
На собрании Витана он не оправдывался, рассказал все, как было. В том месте, где говорил о том, что ее насильно отправили в монастырь, голос невольно слегка возвысился, словно в недоумении: «Как же так, в монастырь и насильно?!» Но голос быстро опустился до грустной ровной высоты. Свейн ничего не просил, он понимал, что Витан не даст ему главного. Его приговорили к изгнанию.
Собрание началось хорошо и закончилось прекрасно для короля Англии. Его врагу не удалось отстоять сына. И, хотя Годвину вернули все отнятое, и он вновь стал помощником (и другом!) короля, Витан почему-то постановил уважить просьбу короля и обязать Годвина выдать двух заложников (сына и внука!) и отправить их к дюку Нормандии!!!
Это была самая великолепная из всех побед Эдуарда Исповедника. Совсем недавно могучий и авторитетнейший граф Сивард говорил на военном совете о том, что даны и саксы стали одним народом, а теперь совет Витана принял решение, совершенно недопустимое с точки зрения логики самого же Сиварда! Причем тут Вильгельм Нормандский? Какое он имеет отношение к внутренним делам английского королевства?! Его подданные – еще собрание Витана не закончилось! – бежали без оглядки к портовым городам, садились на корабли и отправлялись на материк. Здесь, на Альбионе, в их помощи никто не нуждался… Некоторые хронисты, описывая этот замечательный «бег» нормандцев, увлекаются в порыве патриотических чувств и пытаются уверить читателей, что в те дни остров покинули почти все нормандцы. За редким исключением. Но это не так!! Эдуард Исповедник выиграл схватку. Нормандцы в Англии остались. Многие сохранили посты и преимущества. Хотя значительное их число действительно бежало на материк.
Оказавшись в безнадежном положении в тот момент, когда почти вся лондонская рать перешла на сторону Годвина, Эдуард теперь мог праздновать победу, отправив родных Годвина к дюку Нормандии.
Годвин, однако, не считал себя побежденным. И это его в конечном итоге погубило. Даже после собрания Витана он не понял, что бой ведет король. Не поняли этого и многие знатные люди, а те, кто понял, промолчали, не желая портить отношения с Эдуардом. Но почему?! Почему никому на собрании Витана не показалось странным решение отдать заложников Вильгельму.
Может быть, потому что решение не было странным? Обычай брать и давать заложников существовал в тот суровый век чуть ли не во всех уголках земного шара. Ничего странного в решении Витана нет. Есть только одна версия, объясняющая этот факт: Эдуард Исповедник правил страной Англией лишь по своему усмотрению, и никто об этом не догадывался.
Впрочем, дела в семействе Годвина пошли в гору. Эдуард, казалось, забыл о мятеже тестя, внешне был приветлив и добр к нему. Но только внешне! Он был хороший игрок, умел ждать. Он знал наверняка, что дождется того единственного момента, который поставит точку на затянувшемся поединке между ним и Годвином.