Спал он всего три часа. Разбудили его, вскочил он в седло боевого скакуна, тот резко взял в галоп. Днем он уже был у Вильгельма. Тот, узнав прекрасную для себя новость, вскрикнул так обиженно, будто обидели его любимую жену Матильду:
– Как он мог пленить первого советника моего двоюродного брата, короля Англии Эдуарда Исповедника?!
Артистизмом Вильгельм Нормандский не обладал – в отличие от короля Англии, но в тот день он сыграл свою роль великолепно! Дюк искренне возмущался, шумно шагал по залу замка в Руане, топал уже изрядно потолстевшими ногами, махал могучими руками, не единым движением не выдавал огромной радости, бесившейся у него в груди:
– Граф Гюи, мой вассал, содеял мне зло! Как он посмел пленить моего гостя?!
Долго бушевал Вильгельм, наконец, надоело ему это дело, он быстро остыл и подобрел:
– А ты молодец. Я награжу тебя. Ты будешь счастлив. А сейчас скачи с моими людьми в замок Гюи. Надо вызволить графа Гарольда из плена.
Повеление Вильгельма было исполнено, хотя граф Гюи сделал это с большой неохотой, давая понять пленникам, что в следующий раз он не уступит их даже Господу Богу.
Гарольд спокойно отнесся к его словам, сел на коня, посадил на руку сокола, и кавалькада нормандцев и англичан, возглавляемая Гюи, поскакала навстречу солнцу. Бывшие пленники посматривали на бритые затылки нормандцев и добродушно ухмылялись: зачем они так некрасиво бреют головы? А воины Вильгельма, в свою очередь, то же самое с тем же чувством думали об англичанах, которые затылки почему-то не брили, зато отращивали пышные усы, совсем уж непонятно для чего. Хорошее настроение было у всех. Гарольд скакал в центре своих лучших воинов, думал, глядя на бритые затылки, о странных обычаях у разных народов и не догадывался, какую коварную ловушку готовит ему судьба.
Конечно же, все, что случилось в том путешествии с английским графом, можно назвать кознями и хитростями Вильгельма Нормандского. Во всем, мол, виноват Незаконнорожденный. Он и шторм придумал в проливе, и корабли отнес во владения графа Гюи, и обычаи суровые ввел, и все остальное спланировал с точностью до той клятвы, которую дал ему первый советник Эдуарда Исповедника… Конечно же, во всем, что случилось с Гарольдом, можно обвинить коварного Вильгельма, но благоразумный Гарольд, человек государственного ума, куда смотрел, о чем думал?
О доверии он думал – вот беда.
Не доверял бы он людям – не случилась бы с ним та беда. В конце 1065 года нашей эры отправился он в Нормандию. За полторы тысячи лет до этого путешествия английского графа сказали мудрые люди Древней Индии, древней Греции и Древнего Китая чуть ли не одновременно (и независимо друг от друга), что человек по натуре зол. В те же самые времена другие столь же мудрые люди в тех же странах сказали, что человек по натуре добр. Кто из них был прав? Кто из них зол, кто – добр? И те, и другие были добрыми людьми, и сказали и те, и другие истину.
А разве такое бывает, чтобы два противоположных суждения об одном и том же предмете, были верны. Бывает. Когда речь идет… о человеке, который зол и добр одновременно. И если государственному деятелю нужно в своей работе исходить из того, что человек по натуре зол, то творцам нужно исходить из того, что человек по натуре добр. И тогда всем будет хорошо. Гарольд, граф Английский, потому и совершил роковые для себя ошибки, что часто он был добрым, доверчивым по отношению к человеку.
На черном красавце-коне скакал во главе кавалькады Гюи. У замка Иу встречал сам дюк Нормандии Вильгельм. Высокий, богатырского сложения, темноволосый – седина еще не подкралась к его голове – он приветствовал гостей и в их лице страну Англию и короля Эдуарда. Он был доброжелателен и спокоен. Могучий конь под ним стоял спокойно.
Гарольду достался норовистый скакун, непослушный. Таким бы только мчаться по полю под свист ветра, под жесткий перестук копыт и не останавливаться. С трудом удержал крепыш Гарольд своего коня, внимательно слушая дюка Нормандии, уже в этой первой встрече расположившего к себе гостя. Да, Вильгельму свыше даровано было это необходимое для крупного политика качество: он умел производить на людей впечатление. Гарольд поверил ему, сказал столь же доброе ответное слово, в котором, однако, все присутствующие заметили гордость и чувство собственного достоинства.
Духовник дюка Нормандии наблюдал за этой сценой с интересом. Он знал давние и заветные мечты Вильгельма, и сейчас, когда всем стало доподлинно известно, что Эдуард Исповедник долго не протянет, он с таким потаенным, тщательно скрываемым чувством безусых юнцов и дотошливых женщин следил за событиями, за действиями Вильгельма и – к удивлению своему! – не находил в них ни единого ложного движения. Дюк Нормандии вел себя естественно!
– Нам пора в Руан! – крикнул он всем, кроме графа Гюи, на которого он просто не обращал внимания от переполнявшей его душу радости.
Владелец замка Бюрэйн, не скрывая обиду, повернул черного красавца коня и в сопровождении горстки телохранителей ускакал в Бретань.
Вильгельм, облаченный в богатый плащ, уступил первое место в строю графу Гарольду, и опять застучали копыта по уставшей траве. Настроение у всех было прекрасное. В Руане гостей ждал прекрасный прием и щедрое угощение.
Гарольд, славный победитель честолюбивых сильных валлийцев, и Вильгельм, покоритель Мэйна, были достойны друг друга. И это они понимали. И понимали это все присутствующие на пиру. И поэтому так весело и беззаботно было в тот день, и в тот вечер в замке Руана. Настоящее веселье беззаботно, как ветер. Настоящее веселье – удел молодых, пожилым – оно утеха, старцам – работа.
Стариков в тот день в Руане не было, и пожилых – тоже. И мудрых не было на пиру у Вильгельма Нормандского. Только – молодые, веселые.
Гарольд сидел рядом с Вильгельмом и рассказывал ему о своем приключении, удивляясь грубым и бесчеловечным обычаям бретонцев.
– Бретонцы досаждают и нам! – повторил несколько раз дюк Нормандии, внимательно слушая гостя, и наконец предложил ему полувопросом: – А не объединиться ли нам, чтобы нанести удар по войску графа Конана? Он осадил в замке Дол моих рыцарей.
– Мы их освободим! – воскликнул Гарольд, и все сидевшие рядом – пышноусые саксы и бритоголовые нормандцы – гаркнули в разнобой:
– Мы освободим их!
Пировали хозяева и гости до поздней ночи. А утром они уже строились в походные колонны.
– Мы освободим их! – то здесь, то там слышались грубые спросонья голоса.
Лесными дорогами, пересекая покатые холмы, поля, переходя вброд реки, шел сводный отряд рыцарей Вильгельма и воинов Гарольда к небольшой, на вид безопасной реке Коуеснон. В том месте, где река впадает в море, стоял на возвышении монастырь святого Михаила.
Под стенами монастыря, в тени, люди почувствовали усталость от долгого перехода, но отдыхать было нельзя. По команде Вильгельма нормандцы спешились и первыми отправились по песчаному склону к воде. За ними последовали воины Гарольда. Брод находился у самой дельты реки. Тяжеловооруженные рыцари, подняв щиты над головами, вошли в воду, и вдруг песчаный берег зашевелился, будто тело громадного чудища, уставшего млеть на солнце. Сверху вниз пошел плывун в реку, наваливаясь рыхлой, влажной массой на людей, на коней. Рыцари – и те, на которых давил песок, и те, кто стоял в безопасности, – онемели от ужаса. Лишь Гарольд не спасовал, бросился на помощь нормандцам.
– Мы освободим их! – зло шептал он сам себе, вытаскивая из песчаного плена рыцаря, уже простившегося – от страха! – с жизнью.
Крепкой была хватка графа. Он вытащил рыцаря, взвалил его, очень тяжелого, на плечи и по зыбкому телу проснувшегося зверя вынес несчастного в безопасное место, опустил на траву, повернулся, ни слова не говоря, к реке и быстрым шагом побежал на помощь второму рыцарю.