Наутро после пожара я созвал около лесного ручья оставшихся посланцев, а для охраны взял рабов Паллы – я всё ещё опасался нападения. Конечно, я понимал, что кое-кто из наших сбежит, но всё равно был потрясён тем, сколь немногие оказались готовы продолжать путешествие в Рим. Нас осталось всего пятнадцать! Даже Онклепион примкнул к тем, кто решил в то же утро отправиться в Александрию. Я сказал, что они всё равно застрянут в Путеолах или Неаполе – зимой ни одно судно не станет их перевозить через море. Бесполезно. Они рассуждали так: если Птолемей увидит, что они удаляются от Рима и больше не намерены обращаться к Сенату, он прекратит свои атаки. Против этого у меня доводов не нашлось. С Онклепионом мне даже пришлось вступить в диспут по этому вопросу. Этот пошляк прибег к самой хитрой софистике, чтобы оправдать собственную трусость. А хуже всего было то, что пятеро моих сторонников, которые утром собирались идти со мной в Рим, после этого диспута примкнули к Онклепиону!
Из сотни александрийцев осталось только десять человек, вооружённых лишь собственной правотой и справедливым негодованием – да ещё поддержкой богов, которые всегда помогают правому делу. Сопровождаемые одними лишь рабами, мы продолжили нелёгкий путь в Рим. В воротах нас никто не встречал. Мы проскользнули по-тихому, как воры, надеясь, что нас не заметят. В Риме мы тут же разбежались по домам своих друзей и знакомых – но даже среди них многие отвернулись от нас, узнав о случившемся в Неаполе и Путеолах и о пожаре в доме Паллы. Разумеется, мы подали в Сенат просьбу выслушать нас. Ответом было молчание.
Дион повернулся к жаровне и поглядел в огонь.
-Вот так зима! В Александрии зимы никогда не бывают холодными. Как вы, римляне, выдерживаете такой климат? Ночью я наваливаю на себя груду одеял – и всё равно дрожу от холода. Какой ужас! А тут ещё эти убийства…
Он стал дрожать так, что казалось, будто он никогда не согреется.
-Послать раба за одеялом? – предложил я.
-Нет, холод тут ни при чём. – Он обхватил себя за плечи – и, наконец, смог перевести дух и перестать дрожать. – В те страшные дни в Неаполе и Путеолах у меня в голове крутилась одна мысль: «Когда мы достигнем Рима, когда мы достигнем Рима…». Но, как видишь, моя логика ущербна, ведь я так и не закончил эту мысль. Когда мы достигнем Рима – тогда что? Думал ли я; что к тому моменту из нашей сотни останутся только десять? Ждал ли я, что Сенат отнесётся к нам с таким пренебрежением, и даже не станет меня слушать? Или что нас ждёт нагромождение измен и предательств, которое заставит меня окончательно разувериться в людях – а ведь я верил в них, Гордиан, верил, когда выезжал из Александрии? Или что мы все будем перебиты, пока из нас не останется только горстка – да и в той горстке наверняка будут предатели и тайные сторонники царя Птолемея? Что же произошло со мной? – он с мольбой протянул руки, его лицо было искажено отчаянием. – Я покидал Александрию с беспокойством, но также и с надеждой. А теперь…
-Ты упоминал убийства. Они произошли здесь, в Риме?
-Да. По меньшей мере, три, считая со времени нашего приезда. Мы остановились в разных домах, у тех людей, которым, казалось, мы могли доверять. Поначалу я боялся новых нападений, но вскоре понял, что Рим – это не Путеолы и не Неаполь. Царь Птолемей никогда бы не решился устроить бунт или погром здесь, под боком у Сената. Люди, правящие Римом, готовы терпеть подобные досадные происшествия где-то вдалеке, но не там, где живут сами. Никакому иноземному царю не позволено устраивать смуту, поджог или побоище в Риме.
-Что верно, то верно. Римские сенаторы закрепили эту привилегию за собой.
-Поэтому царь нашёл новые методы. Теперь он стал нас убивать не всех разом, а поодиночке.
-Какими же способами?
-Разными. Есть яд, есть удавка, есть нож…
-И в этом участвовали хозяева домов?
Дион помолчал.
-Может быть. А может быть, и нет. Раба можно подкупить, или надавить на него. Но точно так же можно поступить и с его хозяином, особенно если в игре участвуют такие люди, которые дружат с Птолемеем.