Помимо завоевания Галлии и борьбы за власть над Римом этот великий человек находил ещё время вести записки. Другие политики пишут воспоминания как памятник для потомков, а Цезарь (как подозревал Метон) намеревался использовать их на выборах. Римляне прочтут о великолепном руководстве Цезаря, о том, каких успехов он достиг в расширении римской державы – и толпой побегут голосовать за него. Разумеется, если его дела в Галлии и в дальнейшем будут идти так, как планирует Цезарь.
У Цезаря, конечно, есть рабы, чтобы писать под диктовку – Метон рассказывал, что он часто диктует в седле, по пути из одного лагеря в другой, чтобы не тратить попусту время. Есть и другие рабы, которые помогают редактировать записки и составлять примечания к ним. Но, как показывает мой опыт, персоны богатые и влиятельные никогда не упустят случай использовать талант другого человека, если они только подвернулся им. Раз уж Цезарю нравился литературный стиль Метона, не имело значения, что Метон родился в рабстве, был только поверхностно обучен латыни и математике после того, как я его усыновил, а по части риторики вообще никакого опыта не имеет. Поистине странно, что Метон, против моей воли ставший военным, теперь превратился не в загорелого и обветренного легионера, а в одного из секретарей полководца. Думаю, это, учитывая его скромное происхождение, неплохой шанс подняться выше и на равных потягаться с патрициями и богачами.
Впрочем, рисковать жизнью ему приходилось по-прежнему. Сам Цезарь постоянно подвергал себя опасности – как я слышал, легионеры за то и любили его, что он рисковал наравне с ними – и Метон, несмотря на свои основные обязанности, участвовал во многих сражениях. Его должность проконсульского секретаря означала лишь то, что в тихие времена, вместо того, чтобы строить катапульты, рыть траншеи или прокладывать дороги, он редактировал наброски своего командира. Способности Метона к физическому труду были невелики, но в случае опасности он немедленно откладывал в сторону стило и брался за меч.
В запасе у него имелось немало жутких рассказов, способных взволновать старшего брата и вогнать в дрожь старого отца. Засады на рассвете, атаки в полночь, сражения против варварских племён с труднопроизносимыми названиями… Я слушал и жалел, что не могу заткнуть уши – перед глазами у меня сами собой возникало видение Метона, бьющегося с огромным косматым галлом, или пытающегося уклониться от ливня стрел, или отбегающего от горящей катапульты. Я видел – одновременно с удивлением, потрясением, гордостью и грустью – что мальчик, усыновлённый когда-то мной, исчез, и на его место пришёл мужчина. Хотя Метону было только двадцать два года, в его чёрной шевелюре я заметил несколько седых волос, его лицо покрывала щетина. Речь моего сына, особенно когда он говорил о битвах, густо приправляли солдатские словечки – тот ли это юноша, чьим слогом восхищался Цезарь? Отдыхая на зимних квартирах, Метон по своему обыкновению носил одно и то же платье – застиранную тёмно-синюю тунику. Я подивился такой небрежности в одежде, но ничего не сказал, даже после того, как заметил крупные и мелкие тёмные пятна, в разных местах покрывавшие ткань. Тут я понял, что пятна были в местах сочленений доспеха и по краям его кожаной подкладки. Это чужая кровь впиталась в ткань во время боёв.
Метон рассказывал нам о пересечённых им горах, реках, перейдённых вброд, галльских деревнях с их особым видом и запахом, о гениальности Цезаря, которая проявлялась в интригах с вождями местных племёна и подавлении их восстаний. (Лично мне большая часть поступков проконсула представлялась либо зверской жестокостью, либо бесчестным обманом – но я счёл за лучшее промолчать об этом). Он подтвердил, что галлы и в самом деле очень велики ростом, некоторые – настоящие гиганты. «Нас они считают мелким народом, и смеются нам в лицо, - сказал Метон. – Но смеются они очень недолго».