Дион кивнул, всматриваясь в моё лицо. По его взгляду я понял, что он всё ещё пытается решить, можно ли мне доверять.
-Я должен быть очень осторожным, - промолвил он, наконец.
-Твои обстоятельства мне отчасти известны, - ответил я. –Путешествие из Александрии, нападения на твоих спутников после высадки в Неаполе, угрозы в твой адрес, открыто звучащие в Риме, безразличие Сената.… А на Форуме все только и толкуют, что о «египетском вопросе».
-Но как ты догадался, что это Дион? – спросил галлус, вновь наполняя свою чашу вином. -На римских улицах наш маскарад вполне действовал – никто ничего не заметил. Хотя, конечно, вблизи всё может выглядеть иначе.
-Да, как ты понял, что это я? Ты не мог узнать моё лицо: я всё время держал его в тени, оно было накрашено, и к тому же за столько лет совершенно изменилось. Не мог ты узнать и мой голос – я его изменил, и к тому же почти всё время молчал.
-Учитель, я не знаю точно, зачем ты посетил меня. Предполагаю лишь, что это связано с моей репутацией, за которую я и получил прозвище Сыщик. Кто ты такой, мне было ясно почти с самого начала. Если бы я не мог решить такую простенькую задачу – я не стоил бы того, чтобы ты тратил на меня своё время.
-Объяснись, - потребовал Дион тем учительским голосом, который не спутаешь ни с каким другим.
-Внеси хоть немного ясности, - присоединился к нему жрец, со смехом ставя чашу на стол и встряхивая своими бесцветными волосами.
-Хорошо. То, что вы не те, за кого себя выдаёте – это было ясно и мне, и Диане, и моему привратнику Бельбону.
-Что же выдало меня? – спросил Дион.
-Сущие мелочи. Мужчины и женщины двигаются, говорят и держат себя по-разному, но кто возьмётся перечислить все различия? Актёр может правдиво изобразить женщину, но он-то этому обучался. Вот я и подумал: если взять женскую столу и пририсовать к ней твоё лицо – получится один к одному то, что я вижу перед собой.
-Неубедительно. Объясни, в чём дело? Мне необходимо это знать: если моя личина не годится, я должен найти себе другую. Для меня это может означать различие между жизнью и… - он снова укусил свой ноготь, но, поймав себя на этом, раздражённо дёрнул своей морщинистой шеей.
-Для начала – тебя выдали ногти. Римские матроны за ними всегда тщательно ухаживают.
-Ах, это… - он смотрел на свои ногти чуть ли не с отвращением. – Мерзкая привычка. Казалось, я окончательно избавился от неё – но она вернулась, стоило мне ступить на землю Италии.
-Даже если бы ты снова отрастил ногти, остаются ещё руки. Таких загорелых, обожжённых солнцем рук нет ни у одной римлянки. Они есть разве что у рабов и крестьян – да ещё у иноземцев, приехавших из таких стран, где солнце круглый год опаляет всех, от царя Птолемея до полевого раба.
-Птолемей! – Дион словно выплюнул это имя.
-Да, я заметил, как ты повёл себя, когда я упомянул Птолемея. И это ещё более укрепило меня в догадке: мой дом посетил сам Дион Александрийский.
-Но ты всё ещё не объяснил, как пришёл к этой догадке, - заметил евнух. –«Объяснись!» - передразнил он Диона.
-Вот каким путём я шёл. Мой посетитель одет как женщина, но женщиной не является. Следовательно, у него есть причина скрывать свою личность. Кроме того, тебе явно грозит опасность – я заметил твою нервозность, и к тому же, хотя в желудке у тебя урчало от голода, ты отказался от еды. Смуглые руки, акцент – значит, иностранец… - я пожал плечами. – Впрочем, объяснять всё шаг за шагом было бы слишком утомительно – не так ли, учитель? Попроси ткача в деталях рассказать, как он сделал этот ковёр – и ты неизбежно запутаешься. Достаточно сказать, что я пришёл к выводу: мой гость – никто иной, как Дион из Александрии. Я слышал о твоём тяжёлом положении, о том, что ты скрываешься в каких-то домах здесь, на Палатине – и тут я подумал, что этот иностранец, выглядящий загнанным зверем, и есть Дион. Но этот вывод нужно было проверить, и я устроил тебе испытание. Я говорил о философии, о своей прошлой жизни в Александрии, о царе Птолемее. Ты вёл себя именно так, как должен был вести себя настоящий Дион. Конечно, это не философия и не математика, но согласись, учитель: мой ум работает именно так, как ты когда-то научил его работать.
Философ наконец-то улыбнулся и кивнул. Странная вещь: я, разменяв шестой десяток, всё ещё радуюсь одобрению учителя, которого не видел уже тридцать лет.