«Итак, война, — подумала Янка. — Что ж, хорошо: желаете, чтобы я командовала вами, — пожалуйста. Вы скоро узнаете меня: или я уйду отсюда, или все будет так, как я захочу».
Она упрямо сжала губы, бросив взгляд в окно на отца, который торжественно маршировал в красной фуражке и старом мундире, отчеканивая шаг.
— Раз… два!.. Раз… два!.. Мечик! — кричал он без устали, доходя до конца своей загородки, поворачивался и начинал все сначала.
Янка оторвала взгляд от отца и направилась в столовую.
Анджея уже не было, за столом сидел только старик, державший обеими руками стакан с чаем, и старуха. Янка кивнула им головой и принялась завтракать. Янова с покрасневшими глазами и опухшим лицом молча прислуживала.
— Янова, откройте окно, отец курит такую гадость.
— Ну, ну, — проворчал старик, отставляя стакан, и зло взглянул на нее.
— Янова, принесите мне новый прибор, на этих черепках я есть не буду: уберите, унесите на кухню и больше никогда на них не подавайте.
— Януся, да ведь это же совсем целые тарелочки! — ужаснулась старуха.
— Молчи, мать, раз барыня велит, значит, надо слушаться, а не то еще прикажет убираться вон, и все тут, — зашипел старик, второпях закончил завтрак и вышел. Его душила злоба.
«Буду воевать из-за масла, тарелок, ливреи», — с горечью думала Янка.
Мать тихо поднялась и тоже ушла, даже не взглянув на Янку, а та долго сидела за столом и размышляла: «Чего мне надо? Чего я хочу?». Вдруг что-то пришло ей в голову, она позвонила Бартеку.
— Позови повара! — И тут же с грустью подумала: «К чему все это? Отчего я не стала жить свободно и независимо?». Янка встала и начала ходить по комнате, чувствуя, как сердце ее закипает ненавистью к этому дому, к анфиладе комнат, к полям, которые, словно море, подступают к усадьбе, и ко всему, что ее окружало в ней. Она чувствовала себя униженной оттого, что ей приходится играть такую жалкую роль и вести мелочную борьбу.
— С сегодняшнего дня, Ян, за всеми распоряжениями приходите ко мне.
— Давно пора, а то эта старуха у меня уже в печонках сидит, — пробурчал он, небрежно облокотясь о косяк двери и держа в руках папиросу.
— Вы о ком?
— Да о старой хозяйке, — бросил он с усмешкой.
— Чтобы в последний раз я слышала такие рассуждения, и в последний раз вы приходите ко мне с папиросой.
— Но дело в том, что… — испуганно начал он оправдываться.
— В чем?
— В том, что старуха…
— Хватит! — крикнула Янка. — Ступайте и помните, что я вам сказала.
— Вы еще меня узнаете! — сказала она угрожающим тоном и долго потом сидела задумавшись, полная решимости и тревоги перед будущим. Она мысленно возвращалась в недавнее прошлое, но воспоминания расплывались и исчезали, подобно туману. Янка чувствовала в себе все увеличивающуюся пустоту. «Куда все это делось?» — с сожалением и почти с испугом думала она, понимая, что больше не в силах подняться, разбудить прежние мечты, стремления, что ее сердце и душа сгорели и вспыхивают последними искрами. Она смутно желала посвятить себя чему-то близкому и хорошему, что заполнило бы ее внутреннюю пустоту, ощутить рядом близкую и любящую душу.
«Чего вы хотите?» — вспомнила она простой вопрос доктора. Она отсутствующим взглядом обвела комнату: «Да, чего я хочу?». Этого Янка не знала. Не знала, к чему стремится, чего желает, зачем живет. «Ведь у меня есть дом, муж, семейные обязанности. Почему другим этого достаточно, а мне нет?» — «Потому что другие любят!» — ответил ей внутренний голос. — «А я?» Она стала искать в сердце симпатию к мужу, с отчаянием хваталась за малейшее проявление чувства, преувеличивала его, желая превратить в любовь, убеждала себя, что любит его, трогалась его преданностью, раздувала крохотные искры симпатии, но они вскоре погасли, и на душе у нее стало темно.
«Я его не люблю», — призналась она самой себе, униженная этим признанием, не в силах больше обманывать себя. Она была к нему равнодушна, порой он даже внушал ей отвращение.
Она вытерла губы — ей стало противно при мысли о его поцелуях и ласках.
«Я обманываю себя и других». Это унижало ее до такой степени, что ей хотелось бросить все и уехать. Но куда? Она не знала. К тому же не было у нее больше сил и желания бороться с судьбой. Охватившее ее отчаяние сковало ее волю. Не в силах выбраться из хаоса нахлынувших мыслей, она выбежала из дома и направилась к матери.
Старуха, как обычно, сидела у входа во флигель, щипала птицу и бранила прислугу.
— Мама, вы не хотите пойти со мной в деревню? — обратилась к старухе Янка.
— Да, надо бы зайти к Адамке. Пойдем, по дороге заглянем в хлев, а ты, Магда, не забудь о свиньях.
Она взяла палку, повязала голову платком и молча пошла впереди, мрачная и злая; лишь иногда украдкой посматривала она на Янку своими выцветшими глазами, которые потом быстро опускала, скрывая недовольство и досаду.
Янка была в таком состоянии, что глядела на нее покорно; ей хотелось услышать хоть одно теплое слово, почувствовать чью-нибудь поддержку, прижаться к чьей-нибудь любящей груди.
— Бартек, поди сюда! Ишь, бездельник, а ну, живо снимай ливрею, да ступай помоги Магде! — зло крикнула старуха.
Бартек неохотно поднялся со скамьи.
— Никуда я не пойду и ливрею снимать не буду. Moлодая хозяйка велела мне сидеть в передней и никого не слушаться, я не свинопас, — с достоинством проговорил он и посмотрел на Янку.
— Ты что брешешь, а? — закричала старуха, трясясь от гнева.
— Брешут собаки, а я говорю.
— Так, значит, не брешешь, ливрею не снимешь и слушаться не будешь? Да? Ах ты пес паршивый! Ты что рожу воротишь, а? — Она ударила его наотмашь палкой и, прежде чем он успел опомниться, принялась тузить его и таскать за волосы.
— Хозяйка, помилуйте, хозяйка, — залепетал он, растерявшись от неожиданности.
— Хватит! Оставьте его, мама, в покое! — крикнула Янка, оттаскивая от него мать и загораживая собой Бартека. — Как вам не стыдно, вы ведете себя, как пьяная баба в корчме, а не как помещица!
— А я и есть баба, мужичка я, а не какая-нибудь там захудалая шляхтянка или нищенка. Посмотрите на нее! Ишь, важная барыня! Ты, может, меня за волосы оттреплешь на старости лет? Боже мой, боже мой! — запричитала она так громко, что из окон флигеля начала выглядывать прислуга.
— Что я вам, мама, плохого сделала? Не разрешила бить Бартека? Так он же исполняет то, что я ему приказала.
— А я здесь уже пустое место, я здесь уже лишняя, мешаю?..
— Что вы говорите, мама! — крикнула не на шутку рассерженная Янка и, не дослушав, едва сдерживая гнев, ушла. Она велела заложить лошадей и уехала в Витов.
Она пробыла там несколько часов и была так рассеяна, что Ядвига заметила ее настроение.
— Что с вами? — спросила она участливо.
— Не знаю… Знаю только одно: я стою на распутье, — ответила Янка и смолкла. Она готова была уже рассказать Ядвиге обо всем, но ей было стыдно смущать покой этой чистой души. Долго сидела она за роялем, но даже музыка не принесла ей успокоения.
Под вечер, отослав лошадей, Янка решила пройтись пешком до усадьбы. Погода была великолепная. Янка пошла по тропинке, бежавшей напрямик через неоглядные поля, и смотрела вдаль, в какую-то глубину, откуда, как ей казалось, вот-вот придет ответ на тревожившие ее сомнения. Глядя на необозримый простор, она понемногу успокаивалась; буря в ее душе затихала. «Я никому не нужна», — сказала она себе с грустью и впервые ощутила потребность стать кем-то в жизни и быть кому-нибудь полезной. Она с новой силой почувствовала всю горечь своего одиночества.
У дороги, на холмике, заросшем травой и дикой малиной, стоял крест и, раскинув руки, обнимал сонные просторы обнаженных нив. Присев около распятия, Янка задумалась. Выхода для себя она не находила. Но, всматриваясь внимательно в окружающую ее жизнь, она начинала понимать, что в ней есть свое очарование, что она может дать ей если не счастье, то по крайней мере спокойствие.