Она сидела, остолбенев от удивления и страха. «Да он сумасшедший! Надо быстрей ехать!» — подумала она, с тревогой всматриваясь в лес — не покажется ли из-за деревьев его лицо. Стремительность Витовского испугала ее и вместе с тем произвела на нее странное впечатление.
Она прижала к губам руку, которую он укусил, и поцеловала ее так, как целуют самого дорогого человека. Затем, придя в себя, она велела Валеку ехать быстрей.
Дома были гости: Волинские с Рутовским.
Вначале она им очень обрадовалась, но затем гости стали тяготить ее. Ее мысли были заняты другим. Слова Витовского: «Мне надо сегодня поговорить с вами!» — кружились в ее мозгу, наполняя ее ужасом и тревогой. Она слушала, говорила, а сама наблюдала за гостями: ей казалось, что все слышат ее мысли. Особенно ее тревожил муж: Анджей выглядел сегодня так странно! Он сидел мрачный, покусывал усы, с трудом поддерживая часто прерывающийся разговор. Его мучил вопрос — кому Янка послала деньги? Рутовский, которому надоела неразговорчивость Анджея, подсел к Янке, но она отделывалась короткими ответами о пребывании в Италии, безразлично глядя на Волинских и их детей. Ее жгло любопытство. «О чем Витовский собирается со мной говорить? Что ему от меня нужно?» — думала она и при каждом шелесте ветра, врывавшегося в окно, вздрагивала и прислушивалась — не идет ли он. Она нашла даже предлог, чтобы выйти к подъезду и взглянуть в черную, дождливую ночь. Потом, взволнованная и недовольная собой, подсела к Хелене.
— Ты прекрасно выглядишь, — сказала Янке Хелена.
— Это Кроснова изменила меня.
— Италия, Италия, — заметил Рутовский, — там такой воздух, доложу я вам…
— А ты всегда чудесно выглядишь, только немного пополнела.
— О да! — подхватил Волинский, сидевший рядом с Анджеем.
Хелена опустила голову.
— Что нового в округе? — спросила Янка Хелену, желая вывести подругу из замешательства.
— Новости есть. Вот, например, пани Стабровская состряпала еще одну повесть, под названием: «Помои». Она печатает ее в каком-то еженедельнике, которого никто не читает. Но, чтобы все-таки заставить соседей прочесть свое произведение, она рассылает этот журнал всем в окрестности.
— Известность стоит недешево. Раз заставляет читать, значит, заставляет и думать, — заметила Янка, привстав: ей показалось, в передней прозвучал знакомый голос. — Ты читала? Это действительно очень скверно? — спросила она.
— Вы и в Лорето были? — поинтересовался Рутовский.
— Я не читала, но муж говорит— ужасная гадость.
— Название точно определяет содержание.
— Могла бы прочитать и сама, не ссылаясь на мужа. Может быть, это не в его вкусе. Бартек! — крикнула Янка, встала, выйдя в переднюю, заглянула в окно и вернулась.
— Это недалеко от Анконы, место очаровательное. Море, скажу я вам, ну, прямо у самых ног.
— Где? — хмуро спросил Анджей. Он заметил беспокойство Янки.
— Почти у самой Анконы. Вы были в Лорето?
— Мы ездили по традиционному маршруту всех путешественников.
— Скорее — набожных пилигримов, минуя красивые места и осматривая только чудесные, — сказала, обращаясь скорей к самой себе, Янка.
— Вы живете богато, по-княжески, — переменила тему разговора Хелена, заметив, что Анджей испытующе взглянул на жену и заерзал на стуле.
— О да! Эта роскошь из больших мебельных складов на Потеёве.
— Да, чуть не забыла тебе сказать, Яня. Глоговский прислал письмо Стабровской из Парижа, пишет, что весной приедет к ним.
— Кто? А, Глоговский! Глоговский!.. Как здесь холодно! — Янка поежилась и плотнее закуталась в шаль. Наклонившись немного к Хелене, она слушала ее и время от времени поглядывала на окно: мысли ее были где-то па дороге между Витовом и Кросновой.
— Этих вороных я бы у вас купил, — заметил, закуривая сигару, Волинский.
— Что ж, мы готовы продать, поговорите с отцом.
— А вам не нужна эта пара?..
— Нет. Да и вообще, когда находится покупатель, мы всё продаем.
— Я знаю, у вас большая мельница.
— Вальцовая, американской системы. Мы все зерно мелем и продаем муку.
— Теперь я понимаю, почему у вас такой отличный инвентарь…
— Мы все перерабатываем сами. Весной даже перестали продавать лес на сруб — строим лесопильню.
— Будет ли обеспечен сбыт досок?
— Думаю, что да.
— Вы свое хозяйство превращаете в фабрику.
— По крайней мере пытаюсь это делать. Но я стремлюсь к большему: сейчас проводят железную дорогу, понадобится несколько миллионов кирпичей. Вот я и собираюсь построить кирпичный завод; затем соорудить пивоварню, так как пиво имеет огромный спрос; это расширит посевы ячменя и, в свою очередь, увеличит поголовье скота; кроме того, хочу поставить винокурню, рожь тогда принесет больший доход, чем теперь, когда мы ее перемалываем в муку.
— Но… не боитесь ли вы, что эти предприятия будут стоить миллионы?
— Ничего страшного: энергия и средства есть, только пока не знаю — к чему все это?
Он стряхнул пепел с папиросы и замолчал, устремив повлажневший взгляд на Янку. В его душе росла досада на эту женщину, отнимавшую у него столько сил. Волинский обдумывал проекты Анджея, с удивлением поглядывая на него.
Воцарилась тишина.
Хелена что-то шепотом говорила Янке, которая сидела под массивной бронзовой лампой, бросавшей на нее сквозь шелковый абажур зеленоватый свет. Она внимательно слушала, но глаза ее беспокойно блуждали по гостиной, по лицам сидящих; какая-то странная нервная дрожь пробегала по ее телу.
Рутовский сидел в стороне за столиком, рассматривая привезенные из Италии альбомы; из соседних комнат доносились пискливые голоса детей, которых старуха взяла под свою опеку.
Дождь монотонно стучал в окно, ветер бил с такой силой, что шевелились занавески и вздрагивали огни ламп; глухо гудел парк, присоединяя свой голос к шуму ветра. Временами становилось так тихо, что все тревожно переглядывались. Вечер был тягостный, гнетущий.
Около девяти пришел Витовский. Янка увидела его лишь тогда, когда он очутился перед ней и, здороваясь, протянул ей руку. Она ощутила в себе прилив радости, но ее мраморное лицо даже не дрогнуло, глаза спокойно смотрели на его холодное, замкнутое, осунувшееся лицо.
— А где сестра? Почему вы приехали не вместе? — спросила Янка, растягивая слова: голос ее не слушался.
— Она в часовне — вымаливает отпущение грехов для всех сразу.
Он раскланялся с гостями, взял стул и сел между Хеленой и Янкой, как всегда элегантный, непринужденный, насмешливый.
— Я, подобно клину, разделил дам.
— Придется смириться, хотя бы из сострадания к вам, чтобы мужчины не вынуждали вас говорить о хозяйственных делах, — ответила Хелена.
— Благодарю. Скажу откровенно, я гораздо больше люблю женское щебетанье.
— Это значит — вы любите музыку слов.
— Вы льстите словам, которые произносятся женщинами.
— Если вы принижаете их, то приходится их возвысить.
— Женщины так привыкли к нежному воркованию флирта, что голос, прозвучавший естественно, кажется им варварским.
— А если мы наслаждаемся лишь одним звучанием слов, ни в чем вам не верим, тогда что?
— Тогда ничего, ибо обманутое лицемерие достойно быть обманутым.
— Однако вы действительно начали нежно ворковать, — заметила Янка, сидевшая все время молча; она уже несколько раз пыталась принять участие в разговоре, но была не в силах вымолвить ни слова.
— А разве мы не очень умело это делаем? — спросил он, не глядя на нее.
Янка принужденно засмеялась.
— Вы, разумеется, да. Если бы за достижения в этой области полагалась медаль, вас бы наградили в первую очередь, — сказала она резко и встала. Сегодня ее раздражал его циничный тон; кроме того, она чувствовала какой-то страх, глухую тревогу перед тем, что должно было случиться. «О чем он будет говорить со мной?» — спрашивала она себя, и тысячи мыслей роились в голове. Она догадывалась, что он ей скажет, и ее охватывала дрожь неизведанного наслаждения.