А в Розенбурге в то же самое время состоялась историческая встреча.
То есть она состоялась не в Розенбурге.
В назначенный день старичок вывел из гаража свой новый “Мерседес”, залил в него на заправке бензина десять литров – чтоб туда и обратно доехать хватило, – там же купил четыре цветка и поехал в районный город Бад-Херсгельд торжественно встречать берлинский экспресс.
Перед прибытием поезда волновался он, как школьник перед выходом на сцену. А берлинца узнал с первого взгляда и бросился к нему с цветами. Ну и чтобы помочь тащить чемодан неподъемный.
“Он, наверно, гостить у меня собирается, – подумал старичок, таща. -
А может, в чемодане гостинцы, какой-нибудь особый сервиз, например, или книги о вкусной и здоровой пище разных народов”.
– Вот вы какой, – лепетал со своей стороны берлинец. – Я бы вас на улице ни за что не узнал, если б встретил.
– А я бы вас узнал, – возражал старичок, и по правой щеке катилась у него скупая мужская слеза радости.
С вокзала они поехали прямо в нотариальную контору, и берлинский гость написал бумагу установленной формы – что согласие свое дает в здравом уме, трезвой памяти и по собственному горячему желанию, – а нотариус заверил его подпись персональной печатью. Поскольку нотариусу один хрен, что заверять. Ему лишь бы деньги платили. И гость, конечно, полез в карман, чтобы деньги эти заплатить, но старичок картинно не позволил. Он оттеснил гостя и сказал с пафосом:
– Нет уж, позвольте мне. На правах принимающей стороны.
Правда, за обед расплачивались уже совместными усилиями. За сосиски и за пиво на паритетных началах, а фруктовый десерт в шоколаде – старичок оплатил. Так как он страстно желал расположить к себе гостя. Расположить окончательно и бесповоротно.
После сытного обеда берлинец предложил выкурить по гаванской сигаре.
Но старичок отговорил его, убедив, что курить сигары вредно для легких. И они пошли гулять, взявшись за руки, по Бад-Херсгельду – по центру его прекрасному, и по парку с озером, и по монастырским руинам, древним, как мир. Так что в Розенбург вернулись под вечер.
Аккуратно успев на ужин…
Ну каким образом старичок употреблял своего визави в пищу, какие блюда национальной кухни из него готовил и каким пивом запивал, описывать нет смысла. Газеты сообщили об этом столько кулинарных подробностей, что любителей жареных фактов и клубнички следует послать в библиотеку, которую в Розенбурге гордо называют медиацентром. Там вся пресса об этом деле воедино собрана и в особую папку подшита. Самая лучшая статья в подшивке называется
“Розенбургский шакал съел берлинского барана”. Но есть там и много других хороших статей, описывающих этот пир двадцать первого века.
Продолжался пир, как в хорошей сказке, – три дня и три ночи. О чем весь крещеный мир не подозревал и не догадывался. Ни один человек не догадывался. За исключением старого доброго соседа, помнившего еще родителей старичка. Его на третий день пира пригласил старичок на лужайку у своего дома, выставил гриль и угостил просто так мясом с овощами. А когда пир закончился, он загрузил всю использованную на нем посуду в посудомоечный агрегат и добросовестно сдался властям.
Предъявив нотариально заверенную расписку съеденного.
– Если я в чем-то где-то преступил, – сказал властям старичок, – случайно и непреднамеренно – готов отвечать по всей строгости закона вплоть до штрафа в особо крупных размерах. А часть друга моего незабвенного в морозилке хранится. На черный или праздничный день оставленная. Можете с моего разрешения ее осмотреть.
Полиция по долгу службы дом обыскала и остатки туши постороннего человека в холодильнике, как и следовало ожидать, обнаружила.
Каннибала тут же до суда и следствия замели. А в средствах массовой информации такая началась свистопляска и вакханалия, что ни сказать, ни описать невозможно. Потому что это же новость была всем новостям новость. Это не теракт или репортаж из горячей точки, это даже не демонстрация нудистов против падения уровня жизни. Такая новость в цивилизованной Европе раз в сто лет бывает. Понятно, что СМИ сверхживо на нее откликнулись, подняв гвалт.
Вокруг дома каннибала вырос, как по заказу, постоянно действующий палаточный городок. И в нем поселился всевозможный народ. Местный и приезжий, специально прибывший из ближних и дальних окрестностей, чтобы своими глазами увидеть и убедиться.
Что они хотели увидеть, в чем убедиться, после того как каннибала посадили, – неясно.
Зато совершенно ясно, что этим счастливым случаем не преминули воспользоваться проворные политические силы. Они подвозили палаточникам горячее питание, из просроченных продуктов сваренное, и украшали их шалаши лозунгами: “Людоедов Шредера – под суд!”, “Мы за парламентский каннибализм!”, “Иностранцы – вон!” и “Каннибалы сожрали наши доходы!”. Подо всем этим сидел человек с завязанным ртом. На повязке – крупная надпись “Голодую”, а мелко – то же самое, но на трех европейских языках. Возможно, так он выражал протест и солидарность со своим немецким единомышленником. А возможно, в надписи содержался какой-нибудь более глубокий политический подтекст.
К сожалению, ничего экстраординарного обитатели палаточного городка так и не увидели. Кроме, конечно, желтых мешков. В один из дней рабочие стали выносить из дома целлофановые мешки, набитые всяким мусором, преимущественно упаковками от пищевых и прочих продуктов.
Это было действительно зрелище. Все, видевшие его, сразу поняли, что ютились в палатках не зря: восемь комнат в доме оказались заставленными мешками, и, сколько десятилетий они там хранились, установит лабораторным путем следствие.
И гора самых обычных желтых мешков – такие мешки горожане выставляют раз в месяц на улицу, чтобы их увезла на переработку желтая спецмашина, – поразила простых немецких людей больше всего остального. То, что два этажа из трех были ими уставлены, поразило.
Восемь комнат – это не шутка, это просто шиздипец какой-то.
– Ну надо же, – шумели собравшиеся, – мусор не выносить годами! Нет, этот людоед положительно ненормальный.
И, кстати, непорядочный. Потому что никакого мотороллера Брунгильде он так и не подарил. И дом не завещал. Он завещал его в знак благодарности потомкам съеденного берлинца. А у того, как на грех, никаких потомков не оказалось.
3. Ошибка Брунгильды
Обо всем этом вселенском кошмаре и ужасе Брунгильда узнала, едучи в машине, по авторадио. Что естественно. Немцы все важные новости так узнают. Включают приемник, чтобы услышать прогноз погоды и положение на автобанах страны, в смысле, нет ли, не дай Бог, пробок на пути их следования, и заодно новости слушают.
Конечно, волосы зашевелились у нее с головы до ног, что вынудило
Брунгильду даже беспрецедентно сбросить скорость. Но в конечном счете обиды на Гансика своего она не затаила. Мотороллер ей без надобности, у нее BMW есть с кожаными сиденьями. Без трехэтажного дома тоже она может как-то в жизни обойтись. А без этой пещеры людоеда – и подавно.
Зато какой эпизод в биографии, какое переживание и смятенье чувств!
Много ли женщин ее круга могут похвастать близостью с людоедом и взаимной с ним любовью? Из ее знакомых – ни у кого ничего подобного не было и не будет. Потому что главное в любви – оказаться в нужное время в нужном месте. Брунгильда это умела. А многим иным не дано такого таланта Богом, и любят они по этой причине ближайших соседей, коллег и дальних родственников мамы.