— В колледже. Это было унизительно, но он был прав.
Я вспоминаю, как ее выражение лица стало грустным при упоминании о том, что ее бывший не одобряет ее тапочки.
— Звучит как настоящий придурок.
Она нахмурилась.
— Кто, мой брат?
— О, я думал, Доминик — твой бывший.
— Нет. Коул — мой бывший. Доминик — мой старший брат-полицейский. — На этом она выходит из грузовика, и мы идем к двери.
— Хорошо. Потому что на секунду я подумал, что мне придется выследить этого парня, выбить его дверь и избить его...
— Этой ногой? — спрашивает Глория, поддразнивая.
— Этой ногой.
Снег все еще падает, и небо — серое покрывало в свете прожекторов во дворе, когда мы выходим из грузовика.
— Кстати, спасибо, что привезла меня домой. Ты отлично справилась с дорогами, — говорю я, стараясь не отставать. Глория как будто пытается убежать от упоминания о своем бывшем парне... или от меня.
Она резко останавливается и поворачивается. Я чуть не врезаюсь в нее и хватаю ее плечи. И борюсь с желанием заключить ее в объятия.
У нее перехватывает дыхание, и она слегка смягчается.
— Сомневался во мне?
— Ну, ты не была особенно грациозной раньше. — С теплой улыбкой я указываю с ее ног, обутых в туфли на высоком каблуке, на свои.
Она поднимает подбородок.
— Ну, ты бы видел меня в пуантах.
— Вообще-то, мне бы этого очень хотелось.
Глория слегка наклоняет голову, как будто удивленная моей искренностью.
— Всегда ценил искусство. — Прямо здесь, прямо сейчас, мы словно вернулись в прошлый вечер, соединяясь так, как у меня редко бывает с женщиной. Я не хочу отпускать это, терять это. Но я должен знать лучше, чем позволить Глории подойти слишком близко. Ведь слишком хорошо помню, что случилось в прошлый раз, когда я открыл свое сердце.
— Ну, до завтра, — говорит она мягко, как снег.
— О, точно. Ты не против подвезти меня в офис?
— Без проблем, босс. — Она лениво салютует мне.
— Спасибо. Не забудь захватить тапочки.
Глория поджимает губы, словно не может понять, серьезно я говорю или подтруниваю.
— Уверен, что это подходящая одежда для офиса?
— Они восхитительны.
— Рада, что ты так думаешь. Мой бывший считал, что тапочки Санты — это глупость.
— Ну, значит он еще тупее, чем я думал. Большой дурак, раз так думал и бросил тебя. — У меня перехватывает дыхание от того, что я произнес это вслух.
Она сдерживает хихиканье.
— Надеюсь, что Санта оставит уголь в его чулке8.
— Или я могу наполнить один из тапочек Санты углем и отправить ему по почте.
— Уголь для Коула.
— Подходящее имя9.
— Теперь он Космос, но это уже другая история. — Она оглянулась через плечо. — Мне пора идти. Уже поздно.
Стоя у двери, освещенного тусклым светом крыльца, чувствую, что это момент, когда мы должны поцеловаться на ночь. Я бы не возражал против повторного поцелуя. Никогда не забуду тот поцелуй. Но наши роли изменились, а я и так уже позволил себе слишком много чувствовать. Слишком много говорить.
Мало того, что отношения с Глорией были бы запрещены, потому что она моя сотрудница, я усвоил суровый урок того, что нельзя связываться с такими женщинами, как она — конкурентными и деловыми. Как и я, Глория борется за то, чтобы добраться до вершины. Проблема в том, что я знаю, что она наступит на меня, чтобы добраться туда. У меня опухшая нога, как доказательство этого.
Но у меня также есть шрамы от другой женщины. Я должен держать себя в руках, чтобы защитить себя и оставаться сосредоточенным на своей цели — добиться успеха, несмотря ни на что.
Глория отводит от меня взгляд, но я улавливаю проблеск ожидания. Выражение ее лица почти незаметно меняется.
Она никак не могла прочитать мои мысли, но я не могу не задаться вопросом, хотела ли она этого поцелуя так же сильно, как и я.
— Спокойной ночи, Бруно, — прощается она и уходит в дом.
— Брайан, — говорю ей вслед со смехом и легкостью, которых не чувствовал уже давно.
Следующие дни состоят из приведения в порядок остальной части офиса — от покраски до отделки столов, установки компьютеров и подключения Wi-Fi.
Все это время я не могу не думать (и не восхищаться) о ногах Глории. Ее руках. Ее улыбке.
По мере того, как проходит неделя, я все больше жалею о принятых мною правилах, что почти заставляет меня пожалеть о назначении того свидания вслепую. Если бы я не стремился отвязаться от родителей, то не находился бы в постоянной борьбе между желанием и долгом.
На самом деле, если отбросить все сомнения, я жалею, что согласился помочь своей семье в этом глупом предприятии. Но уже слишком поздно отказываться, и я не полный придурок. Однако я честен, по крайней мере, с самим собой. В основном потому, что никому другому не осмеливаюсь рассказать, что на самом деле чувствую.