Моя. Лишь моя.
А где-то среди бедно обставленных комнат больницы на окраине губернии, с громким, почти девчачьим визгом вскочил на скрипящей кровати Димитрий Жербин, в вещи которого Брусилов перед прощанием вложил ведьмин мешочек. Засуетились, закричали медсестры, в коридорах раздался топот — вещи доставленного неизвестного с улицы горели зеленым пламенем.
[1] Кукольный театр, состоящий из двухъярусной сцены-ящика.
Глава 21
Это был сон. Яркий, окруженный солнечным светом и оглушающим птичьим пением. Варвара поняла это сразу, как только увидела бегущую по тополиной аллее черноволосую девчушку пяти лет. Пряди развеваются, ночная рубаха высоко задрана вверх, позволяя увидеть разбитые колени, а в фиолетовых глазах такая громада восторга, что сердце невольно замирает, тоскливо бьется о ребра.
Барыня не помнила этот день, но, вне всяких сомнений, он был — слишком ярко все, знакомо. До рези, до спертого в груди дыхания.
Ее маленькая копия воровато оглянулась, прежде чем нырнуть в заросшую часть сада — после того, как матушке привезли новые сорта роз, у садовника изрядно поубавилось времени, привередливые красавицы не желали приживаться на незнакомой земле, а Настасья грозилась спустить с крепостного шкуру, ежели спасти розовые кусты не удастся. Вот и заросли понемногу окраины у их усадьбы, подернулись белоснежной вязью вьюнков, робко приподнялся по беседкам девичий виноград.
Ей всегда нравилась эта часть сада — нянька искала там в последнюю очередь, видно полагала, что соседствование с лесом отгонит Варвару от тех мест. А оно, напротив, манило. Шагая следом за ребенком, Глинка неловко засмеялась, когда от резкого щелчка ветки та припала к земле, как гусыня вытягивая шею, чтобы разглядеть источник шума.
Заяц. Крупный, отъевшийся за богатое на зелень лето, всем хорош — и лоснящейся шерстью, и бусинками-глазами, да только одна беда — левое ухо сломано и опущено вниз, болтается. Неказисто, вызывая жалость и желание приласкать. Исход был ясен, такому необычному очарованию поддалась бы и взрослая Варвара, что уж говорить о ребенке? Серый трусишка любопытно дергал носом, внимательным, почти человеческим взглядом наблюдая за ребенком. А затем неспешно направился к окраине леса, ребенок крадучись двинулся следом.
Через первые пышные кусты папоротника и колючий малинник, пока вокруг творились чудеса. Россыпью бросались под ноги лесные ягоды, уводили другими тропами — прочь от странного проводника. Остановись и наешься до отвала. Да только барской дочке, привычной к сладостям и ягодам на столе, интереснее был зверек. И она упорно перешагивала блестящие россыпи черники, марала босые ноги земляничным соком, шагая к непролазной чаще.
Совсем скоро дневной свет приглушили пышные лапы сосен и листва вековых дубов, девочка то и дело подпрыгивала с тихим оханьем — пятки начали колоть шишки. А в груди Варвары разгорелась тревога — разве раньше она забредала так далеко? Правда ли существовало подобное воспоминание и отчего она все позабыла?
Вдали показался просвет, и тогда заяц припустил вперед что мочи, заставляя сорваться на бег и девчонку.
— Чтоб тебя леший давил с твоими картами…
— Ты сейчас чьим именем надругался, опенок грызеный?
Чем ближе была поляна, тем громче становилась перебранка. В странных, низких голосах говорящих скрипели дубы и свистел ветер, пускающий дрожь по листьям. Тревога всколыхнулась, поднялась ледяным колючим комом к горлу, барыня ускорилась, попыталась схватить ребенка за широкий рукав ночной рубашки.
Не выходи, там не люди.
Но пальцы поймали вязкую пустоту. Варвару повело вперед, запнулась о вынырнувший корень нога, заставляя выкатиться вперед кубарем. Чтобы, поднимаясь, увидеть странную картину.
Лешие. Два смутно напоминающие людских силуэта, покрытых корой и молодыми листьями. Они сидели прямо на сырой земле, вызывая у поднимающейся барыни всплеск животного ужаса. За себя саму — ту, маленькую, смело шагающую вперед к Хозяевам Леса.
— Чьим, чьим, своим и ругаюсь. Захочу, заверну такое, что листья у тебя посохнут!
Блеснула яркая зелень в глубоко спрятанных глазах и один из нечистых, ликуя, шлепнул карты на землю.
Карты? Изумленно открыв рот, Глинка уставилась на грязную стопку помятых и давно отсыревших кусочков плотной бумаги. На некоторых из них едва различался рисунок — заляпанные ягодным соком, выглядели они жалко. Немудрено, учитывая, в чьих руках они находились.
— Вот так тебе, словоблуд. Вот. Так! — Следом шлепнулась очередная карта. Загомонил вокруг лес, забеспокоился. И здесь маленькая девочка громко чихнула, вытирая аккуратный нос тыльной стороной ладони.