— Что же вы говорите такое, бабушка? — Варя резко выпрямилась, от перемены положения повело в сторону, заставляя опереться о стену прежде, чем направиться к креслу у кровати. — Расскажите мне, бабушка, о чем вы речь вели? Почему на самом деле мне сюда ходить недозволенно?
Аксинья поманила к себе пальцем, заставляя опуститься на колени перед кроватью. Руки уперлись в холодные, выбеленные долгими стирками простыни.
— Страшится она силы той, что нам по праву отдана. Боится, что не совладает, отреклась, и тебя в клетку золотую запереть надеется. Для неё это лучший исход, выше уже и не чаять. Так боится, что девок одну за другой шлет, то чернобровую, то светлоглазую, будто какая-то из них той силы достойна, того могущества и власти. Будто скину я с себя тот груз, как собака хвостом от подросшего щенка отмахивается. А ты достойна, Варвара, слышишь? Зря боится Настасья, дух твой крепок, не сломишься, не одичаешь. Сила та крылья дает, страшные, черные, да только расправишь их и она тебя к небу поднимет, возвысит… В твоей крови она, давно тебе дарована. Боится мать твоя, что коснусь я тебя перед отходом, да только дело давно сделано, с рождением твоим это предписано, в крови звериной читается, вое волчьем слышится. Слышишь? Она бурлит в тебе, зовет… — Голос Аксиньи стихал, замедлялся, последние слова бабушка едва выговорила в подставленное к самым губам ухо. Шепот не грел — жег железом. Уставшие глаза моргнули и прикрылись, дыхание Аксиньи Федоровны выровнялось.
Бедняжка бред начался, не иначе. С разочарованным вздохом Варвара поднялась, подоткнула одеяло под хрупкие тонкие руки, погладила бабушку по спутанным волосам, поцеловала морщинистый лоб.
Убраться из комнаты было не сложно. Не раз она выскальзывала в окна в далеком детстве. Однажды оступилась и упала с крыши конюшни, тогда матушка вызывала врача и долго не отходила от её кровати. А когда Варя оправилась — ещё две седмицы отпускала язвительные замечания в сторону её рассудка.
Бесстыдно задирая длинные юбки подола, девушка перекинула ногу через узкий подоконник, склонилась, протискиваясь в небольшое окно, и уцепилась за резной отступ. Раньше она была меньше, а завитки аккуратного приметного козырька — больше. Один шаг до крепко спутанных лоз девичьего винограда, аккуратно, чтобы не соскользнули пальцы, спуститься на вытянутых руках, нашарить лозу постарше и покрепче.
Сама не заметила, как оказалась на земле. Сердце стучало уже от радости, детское озорство вернуло покой тревожно ворочающейся душе. А сзади, как и когда-то в далеком прошлом, к себе притянули крепкие руки. Огладили живот, дразняще поднялись по выступающим ребрам.
Варя не любила корсеты, не любила ту боль, что неизменно следовала за нынешней модой. И несмотря на осуждение матушки одевала их лишь тогда, когда того требовал светский прием или визит гостей. Ей нравилась свобода, возможность дышать полной грудью и наедаться до треска кожи. Варвара любила тепло, что дарили пальцы Грия, любила больше всего на свете и не желала разменивать это чувство на холод сжимающей плотной ткани.
— Припомнили детство своё, Варвара Николаевна? А ежели кто увидит барыню за таким непотребным делом? — Мягкий проникновенный голос послал мурашки по обнаженной шее, от мелодичного тихого смеха взлетела мягкая прядь черных волос, опустилась к ключицам. Она засмеялась в ответ, откинулась назад, позволяя прижать себя ближе к горячему юношескому телу.
Грий. Такой родной и до боли знакомый ей Грий. Он снова приехал в поместье.
Встречаться негаданно стало давней их традицией. С девяти лет, когда погодки остервенело зарывали друг друга в ледяной тяжелый снег. Тогда он кричал, что ненавидит её и не будь она барской дочкой — непременно утопил бы в пруду. Тогда синеглазый русоволосый мальчишка обзывал её упырихой и, на иностранный манер, вампирицей, брезгливо передергивался всем телом, когда Варвара презрительно щурила непривычные взгляду приезжих сиреневые глаза.
Каждую зиму матушка с отцом обновляли семейные портреты, их писал известный на всю империю Евсей Иванович Саломут. На столичный манер, с тонкими мазками и до нелепого смешными белоснежными париками на родительских головах. Умиляясь, матушка попыталась нацепить подобный на Варвару, сражение то длилось долгих двадцать минут, в пылу боя Варя пообещалась выпороть настаивающую нянюшку, служанок и смертельно обидеться на мать. Каждый год портреты в галерее добавлялись в стройный ряд их идеальной семейной жизни. Менялись наряды, разрастались морщинки у глаз, вытягивалась и хорошела неказистая Варвара. А вместе с тем крепла неожиданно возникшая нежная дружба меж барской дочкой и отпрыском художника.